В годы Гражданской войны социально-экономическая политика советской власти потерпела существенные изменения. Это было связано с необходимостью сконцентрировать все материальные и людские ресурсы для достижения победы. Для большевиков стало ясно, что война за хлеб стала еще одним важным фронтом и «проиграть эту войну — значит проиграть революцию». В этом смысле партия шла проторенным путем: царская власть и Временное правительство также пытались проводить политику разверсток (изъятия излишков хлеба у населения), но не столь последовательно и жестко.
Весной 1918 года от Советской России оказались отрезанными хлебные районы Украины, Кубани, Поволжья и Сибири. Над советской территорией нависла угроза голода. В конце апреля 1918 года суточная норма хлеба в Москве составляла 100 грамм на человека, в Петрограде — 50 грамм. В стране начались голодные бунты, врагами власти и населения были объявлены спекулянты и кулаки, скрывавшие свои запасы от государства.
9 мая 1918 года был принят декрет «О предоставлении народному комиссару продовольствия чрезвычайных полномочий по борьбе с деревенской буржуазией, укрывающей хлебные запасы или спекулирующие ими». На основании этого декрета большевики перешли от товарообмена между городами и деревней к политике насильственного изъятия у крестьян всех «излишков» продовольствия и централизованного сосредоточения его в руках Наркомпрода.
Для выполнения этой задачи по всей стране создавались вооруженные рабочие продотряды, наделенные чрезвычайными полномочиями. Они использовались затем и в военных операциях: сначала в отрядах было не больше 3 тысяч бойцов, но уже в декабре 1918 года их численность достигала 41505 человек. К тому же была сделана ставка на раскол деревни: бедняки противопоставлялись всем остальным крестьянам. 11 июня 1918 года, несмотря на яростные возражения левых эсеров, был издан декрет об образовании комитетов деревенской бедноты (комбедов), призванных оказывать содействие местным продовольственным органам в обнаружении и изъятии хлебных излишков у «кулаков и богатеев», а также распределять конфискованные запасы зерна и имущество (предметы первой необходимости, сельскохозяйственные орудия) между крестьянскими дворами. За свои услуги члены комбедов получали определенную долю изъятого ими зерна.
Этот декрет, вызвавший в деревне эффект разорвавшейся бомбы, сеял вражду между односельчанами. Крестьяне сопротивлялись продотрядам, как могли. Иногда они открыто сражались с членами продотрядов, а порой убивали их ночью, спящих. Только в 1918 году погибло около 20 тысяч бойцов подотрядов. Против некоторых крестьян начали применять карательные меры, еще не забытые со времен старого режима. Прежде всего, сельских жителей стали подвергать поркам. Крестьяне надевали на четыре-пять рубах, чтобы смягчить удары, но это не очень помогало. Иногда группу крестьян ставили на колени, чтобы сельчане прониклись «уважением к советской власти». В этом отношении большевики тоже не были оригинальны: такого рода наказания применялись в годы самодержавия, во время насаждения Столыпинских реформ.
Лозунг «Союз с бедняками против кулаков» переставал действовать в районах, где было очень сложно провести классовое различие внутри довольно аморфной массы крестьян, особенно там, где признаки «зажиточности» затушевались на фоне так называемых середняков. Крестьянин, систематически не сдававший «излишков», автоматически переходил в разряд «кулаков» (что повторилось десять лет спустя, в период коллективизации).
Но еще больше крестьяне опасались возвращения помещиков и старого порядка. Эти соображения ( в особенности при наступлении «белых») заставляли их мириться с новой властью, несмотря на предпринимаемые ею чрезвычайные меры. Крестьяне надеялись, что после окончания Гражданской войны их положение улучшится.
Против организации комбедов выступила тогда еще не запрещенная советской властью партия левых социалистов-революционеров. «Беднота — это ведь не класс, — доказывал левый эсер В. Трутковский. — Здесь и пьяница, и трудолюбивый неудачник, и проходимец. Почему они становятся первыми фигурами на деревне?» Идейно-политический водораздел между большевиками и левыми эсерами проходил не в последнюю очередь как раз в отношении к проблеме классовой борьбы на селе. Для левых эсеров противопоставление деревенской бедноты всем другим слоям «трудового крестьянства» казалось бессмысленным и даже кощунственным. Они называли комбеды «комитетами лодырей», подстрекателями «поножовщины» и предостерегали большевиков от сверхэксплуатации села, пусть и в целях «спасения голодного рабочего».
Особенно ожесточенная схватка вокруг комбедов разгорелась на Пятом Всероссийском съезде Советов в июле 1918 года. Левый эсер Б. Камков пообещал, что крестьяне «вышвырнут за шиворот комбеды и продотряды». Большевик Г. Зиновьев возражал: «Не плакаться надо, что в деревню наконец пришла классовая борьба, радоваться, что деревня начинает наконец дышать воздухом Гражданской войны». Тем временем «воздух Гражданской войны» привел к левоэсеровскому мятежу, вспыхнувшему в Москве 6 июля 1918 года. Сигналом к восстанию послужило убийство германского посла, графа В. Мирбаха, совершенное членом этой партии Я. Блюмкиным. Мятеж и последовавшие за ним карательные удары по партии привели не только к расколу «левых эсеров», но и к установлению в России однопартийного — коммунистического — правительства.
В 1918 году правящая партия поменяла свое название: РСДРП(б) была переименована в РКП(б) — Российскую коммунистическую партию большевиков. Крестьяне поняли это по-своему: пришли плохие «коммунисты» и сбросили «хороших» большевиков. В деревне рассуждали примерно так: «большевики» исполнили вековую мечту крестьян о земле, а коммунисты стали посылать в села грабительские продотряды. К слову, такие настроения появились и в среде красноармейцев: «Мы большевики, а не коммунисты! Мы с коммунистами сами борьбу ведем. Вот, к примеру сказать, господа офицеры… разве среди вас есть хорошие люди? Есть которые хорошие, а есть… Сами знаете. Так и у нас — коммунисты… Сволочь коммунисты!» Долгое время простые люди не могли поверить, что большевики и коммунисты — это одно и то же. Не случайно легендарный Чапаев в одноименном фильме на вопрос: «Ты, Василий Иванович, за большевиков или за коммунистов?» — неопределенно отвечал: «Я — за Интернационал».
Об авторе