Отец.

Солдаты Отечественной войны… Каждый из них достоин самых теплых и высоких слов. Мой рассказ — об отце, солдате и труженике.

Мы, рожденные незадолго до войны и в начале ее, давно уже не мальчишки. Успели сами побывать солдатами, у многих подрастают сыновья. Но, наверное, у каждого из нас бывают моменты, когда на время мы снова как бы становимся мальчишками, а наши отцы — солдатами.

Я вспоминаю торжества в родном селе Качановке. Нашим отцам вручали юбилейные медали «Двадцать лет победы в Великой Отечественной войне 1941 — 1945 гг». Один за другим становились в строй бывшие фронтовики.

— Мотренко Степан Данилович!

— Я! — отозвался отец и зашагал в строй.

Отец как-то вдруг выпрямился, помолодел. И когда, получив награду, торжественно произнес: «Служу Советскому Союзу!», я почувствовал себя совсем мальчишкой, нуждающимся в отцовской поддержке. Это чувство не покидало меня и дома, когда поздравлял отца с наградой и когда завел разговор он о войне. Разговор не получился. Как всегда. Не мог говорить он о войне. И поэтому я знаю о солдатской доблести отца мало. Знаю, воевал в зенитной артиллерии, защищал Рыбинское водохранилище, «Дорогу жизни» под Ленинградом. Зато до мельчайших подробностей помню, как уходил отец на фронт… На шляху у ветряка играла гармошка. Новобранцы спешили туда проселком, через пшеничное поле. До шляха отец нес меня на руках. По старой местной традиции на прощание помыл мне ноги в задумчивой Ворскле. А потом шли письма — солдатские треугольники.

Стихла война. Однажды ночью осторожно постучали в окно. Когда мать боязно спросила: «Кто?», а потом радостно вскрикнула в сенях, я уже не спал. Вдруг большие прохладные руки подняли меня… Мне казалось потом, что именно в тот момент, когда отцовские руки оторвали меня от постели, когда я ощутил приятную жесткость отцовских щек, его шинели, вдруг прекратились выстрелы, взрывы бомб. Отец привез тишину!

Правда, еще долго во сне он командовал: «Орудие, огонь!». А мы, проснувшись, испуганно прислушивались. Но быстро успокаивались: рядом был отец.

И еще привез он с войны поношенную армейскую шапку, спрятал на дно старого сундука. Вытащил ее тогда, когда она пришлась мне в самый раз.

Привез отец и недуги. Их было много: и контузия, и язва, и еще что-то находили врачи. Но отец никогда не жаловался. Работал в колхозе имени Мичурина. Был счетоводом, подвозил корма на ферме. Он обладал удивительной способностью незаметно вовлекать в дело других. А для меня часы, проведенные вместе с отцом, были сплошными открытиями. То научишься правильно бить по гвоздю, то сверлить, то действовать вилами, косой, лопатой. И все это давалось незаметно, как бы само собой.

Бывало, работаем в поле. Жарко. Устанешь, пить хочется. «Отдохни», — скажет отец. Распрямишься и снова видишь работающего отца. Он словно никогда не устает. Трудится ровно, быстро, красиво. У него даже пот редко выступает. Любуешься его работой, руками с длинными, узловатыми пальцами, руками, которые могут делать все.

Еще отец учил меня любить животных, птиц. Нет, он не говорил об этом. Да, наверное, и не сумел бы сказать так убедительно, как делал. Сколько помню себя, у нас ласточки живут. Так он им рядом с гнездышком  дощечки прилаживал, чтоб птенцы садились, гнездышко не разрушали. А молодые, наверное, в благодарность селились у нас следующей весной.

И так в каждом деле, даже в мелочах. Сестры и я стали взрослыми, разъехались учиться, работать. Не сосчитать собранных в дорогу матерью и отцом чемоданов.

Когда из Донбасса уходил в армию, я вызвал отца телеграммой. Он и тогда был немногословным. Обнял на прощание и проговорил:

— Ну, служи!

Когда я вернулся в отчий дом, положив на дно старого сундука новенькую пилотку, он тоже промолчал.

Недуги доконали старого солдата. И в прошлом году его не стало.

Хочется прожить жизнь, как прожил ее отец. И чтобы будущий мой сын мог сказать то же.

Н. Мотренко.

Правда, 1970, 21 июня.