Императрица поставила своей целью разработать развернутую программу преобразований, которые затрагивали уклад жизни и сознание народа. Для этого, как полагала Екатерина, требуется написать законы, которые не только послужат цели наведения порядка в стране, но станут ориентиром для последующего законотворчества и развития государственной идеологии.
В ходе подготовки к реформе законодательства Екатерина написала ставший со временем знаменитым «Наказ Комиссии о составлении проекта нового Уложения» — руководство депутатам специально созванной ею Уложенной комиссии, которым предстояло обсуждать положение дел в стране и разрабатывать новые нормативные акты. Многие прогрессивные деятели того (и более позднего) времени искренне восхищались этим документом. Даже А. С. Пушкин, один из самых суровых критиков екатерининской эпохи, обладавший чуткой интуицией историка, написал в 1822 году в «Письме цензору»:
Скажи, читал ли ты Наказ Екатерины?
Прочти, пойми его; увидишь ясно в нем
Свой долг, свои права, пойдешь иным путем.
Прежнее законодательство императрицу не устраивало. Оно формировалось в эпоху Петра Первого на основе Соборного Уложения 1649 года, составленного его отцом Алексеем Михайловичем. Чиновники, которым Петр Первый поручил переработку Соборного Уложения, просто переписали его, не внеся сколько-нибудь существенных изменений. В то же время сам Петр активно занимался законодательной деятельностью, составляя уставы, указы и прочие акты.
В результате возникла мозаика из старых и новых положений, которая в последующую за смертью царя «эпоху дворцовых переворотов» стала еще более хаотичной. Разобраться в противоречащих друг другу законах не могли даже самые опытные юристы, путаница позволяла чиновникам совершать злоупотребления.
«Наказ» Екатерины Второй, предназначавшийся для Уложенной комиссии, представлял собой систематизированное обобщение тех установок, которые содержались в более ранних указах и манифестах, включая манифест 6 июля 1762 года. В нем императрица излагала идеи, которые вытекали из сформулированных ею ранее принципов государственного управления. При этом многие из них она смело заимствовала у вольнодумных европейских мыслителей той эпохи — П. Бейля, Ш. Монтескье, Д. Дидро и других.
Особенностью «Наказа» было наличие в нем четырех определений политической свободы («государственной вольности»). Из них следовало, что вольность:
- не в том состоит, чтобы делать все, что кому угодно;
- состоит из возможности делать то, что каждому надлежит хотеть, и в отсутствии принуждения делать то, чего хотеть не должно;
- она есть право все то делать, что законы дозволяют;
- есть спокойствие духа в гражданине, происходящее от уверенности в своей безопасности».
В искусстве управления императрица выделяла «пять предметов». Во-первых, народное просвещение. Во-вторых, «добрый порядок в государстве», что означало приучение общества к соблюдению законов. В-третьих, создание надежной и исправно функционирующей полиции. В-четвертых, достижение экономического процветания. В-пятых, полагала императрица, «нужно сделать государство грозным в самом себе и внушающим уважение соседям».
Екатерина со страниц «Наказа» впервые заговорила о необходимости в определенных ситуациях ограничивать власть над народом, о равенстве граждан перед законом, о пользе веротерпимости, об опасности пыток в связи с повреждением нравов. Она высказалась против наказания за критику в адрес власти: если критика не содержит призывов к бунту, она необходима, так как каждый гражданин должен иметь право вольно судить о государственных делах.
Особенно непривычны для публики оказались те места документа, где шла речь о назначении верховной власти: «Мы думаем и за славу себе вменяем сказать, что мы сотворены для нашего народа, по сей причине мы обязаны говорить о вещах так, как они быть должны».
Когда Екатерина ознакомила с первым вариантом «Наказа» чиновников, собранных по этому поводу в Коломенском дворце, ее выслушали с восхищением, хотя, конечно, понять документ могли немногие. Единственным человеком, которого текст во всем устраивал, был Григорий Орлов. Граф не особенно вникал в смысл речей императрицы, он восхищался ученостью своей возлюбленной. Более мудрый граф Н. Панин просто посоветовал императрице внимательнее перечитать свое сочинение. Екатерина последовала совету воспитателя своего сына, перечитала и — содрогнулась от смысла того, что сама написала. В результате появилась вторая, гораздо более умеренная редакция «Наказа». Но вольнодумство «философини» на российском троне не прошло мимо королевской цензуры Франции. Решением суда «Наказ» был приговорен к сожжению.
Даже в более умеренном варианте «Наказа» дворянство усмотрело угрозу своим привилегиям. Над текстом императрицы принялась работать цензура бюрократического аппарата. «Наказ» оказался сокращенным вдвое, причем часть текста под давлением чиновников сократила сама Екатерина. В окончательной редакции документ был опубликован 30 июля 1767 года.
Созыв депутатов Уложенной комиссии проходил с большими трудностями, несмотря на тот высокий статус, который им гарантировала власть. Дворяне и представители низших сословий проигнорировали шанс улучшить свое положение в обществе, не желая участвовать в том, смысла чего не понимали. Когда же Комиссию удалось сформировать, в полном составе она на заседания не собралась.
Всего в Комиссию входили 565 человек, из которых лишь 5 процентов (28 депутатов) были назначены сверху — они представляли Сенат, коллегии и Синод. Остальные депутаты представляли разные слои общества: дворяне составляли 30 процентов депутатов, государственные крестьяне — 14%, горожане — 39%. Оставшиеся 12% депутатов были представлены казаками и «некочующими инородцами» (оседло живущими нерусскими народами).
В одном из протоколов заседаний Комиссии содержалось указание, как депутату надлежит целовать руку императрице. В том числе давалось наставление: «Те депутаты, кои наелись лука, а наипаче чесноку или приняли малую толику водки, от церемониала целования должны воздержаться, а ежели и у таких будет усердие приблизиться к священной императорской особе, то в таком разе подходящий должен накрепко запереть в себе дыхание».
В число привилегий, которые получали депутаты, входил пожизненный иммунитет от всех видов судебного преследования. Против депутата могло быть возбуждено уголовное дело лишь в том случае, если совершенное им преступление карается смертной казнью. Но и в этом случае отменить иммунитет могла только государыня. Каждый депутат получал золотой нагрудный знак отличия. Обращаться к лицу с таким знаком окружающие должны были со словами «господин депутат», независимо от его происхождения. Депутаты объявлялись равными друг перед другом. Неуважение к депутату со стороны других депутатов или лиц, не состоящих в Комиссии, влекло наказание.
Деятельность Комиссии началась вяло. Первые четыре заседания были посвящены общим разговорам, на пятом, состоявшемся 9 августа, депутаты с подачи Г. Орлова подняли вопрос о присуждении Екатерине Второй титула премудрой и великой матери отечества, чтобы «изъявить, сколь много ей обязаны все счастливые народы, ею управляемые».
Императрица решительно отказалась от титула, заявив, что «матерью отечества» ей величаться стыдно, поскольку она всего лишь выполняет возложенную на нее Богом миссию. Звания же «премудрого», по ее мнению, заслужил единственно Господь. О величии ее, как она предположила, здраво будут судить лишь потомки. Председателю Комиссии Екатерина написала гневное письмо, в котором заявила: «Я им велела делать рассмотрение законов, а они делают анатомию моим качествам».
Однако еще два заседания подряд депутаты вели общие разговоры и спорили по пустякам, к разбору «Наказа» они перешли лишь на восьмом заседании. Законотворческая деятельность Комиссии растянулась в 1767 году на 15 заседаний. В декабре обсуждения прекратились, чтобы депутаты смогли подготовиться к встрече нового года. В следующем году заседания возобновились 18 февраля, но проводились в Петербурге.
На обсуждениях депутатами были впервые оглашены многие животрепещущие вопросы, которые прежде никогда не рассматривались и даже не формулировались. Князь М. М. Щербатов, стоявший у истоков русской консервативной мысли, автор сочинения «О повреждении нравов в России» (1758), представлял ярославское дворянство. Он выступал с пылкими речами, облеченными в литературную форму, чем произвел впечатление на остальных членов Комиссии.
Несмотря на суровую критику в адрес дворянства в своем знаменитом сочинении, в выступлениях на заседаниях Комиссии он доказывал важность дворянства для государства и обосновывал необходимость защиты благородного звания дворянина. Защита дворянского титула в представлении князя сводилась к запрету производить в дворяне незнатных горожан. Многие из депутатов-дворян поддержали Щербатова и развили его мысли: потребовали отмены «Табели о рангах», лишения дворянского звания всех, получивших этот титул в 18 веке, закрепления за дворянами монопольного права на торговлю определенными видами товаров и на владение заводами и фабриками.
Например, депутат Игнатьев, представлявший ржевское дворянство, утверждал, что от предоставления низшим сословиям равных шансов с дворянством и приобретении частной собственности происходит явный вред: «Многие из подьяческих, посадских и прочих подобного рода людей, вышедшие в штатские и обер-офицерские чины и находящиеся в разных статских должностях, покупают большие деревни, размножают фабрики и заводы, а чрез то делают подрыв природному дворянству в покупке деревень».
В полемике с дворянами депутат Глинков из Серпейска, представлявший малое купечество, доказывал, что купцы, строя фабрики, приносят большую пользу государству, чем дворяне. Государственные крестьяне из соседних деревень работают на строительстве фабрики: заготавливают для фабриканта лес, луб, нанимаются строительными рабочими, получают за это вознаграждение и исправно платят большой оброк казне. Когда фабрика начинает работать, крестьяне нанимаются доставлять фабриканту разные материалы, а также берутся продавать продукцию предприятия на рынках. Это выгодно и купцу, и крестьянам, и государству.
Когда же фабрику строит помещик, он облагает своих крепостных новыми повинностями, и работают крепостные на построенной им фабрике тоже без каких-либо денежных выплат. Это не приносит пользы ни крестьянству, ни государству, а помещику чаще всего даже вредит. Такой собственник лишен возможности оценивать рентабельность своего предприятия и поэтому повторяет ошибки в управлении, неизбежно приходя к разорению.
Большинство депутатов от купечества высказывалось за право обладать крепостными для всех сословий, которые были выше крестьян: для себя, для дворян, для казаков. (За крепостной строй выступали и вольные зажиточные крестьяне, которые были не прочь закабалить малоимущих соседей).
Когда князь Щербатов в интересах сохранения нравственных ценностей в обществе стал говорить о невозможности разделять семьи крепостных при продаже, против него выступили все купцы, горожане и казаки (нашлось много противников такого предложения и среди дворян, которым было выгоднее продавать крепостных поодиночке, а не семьями).
Но среди представителей высшего сословия оказалось немало тех, кто выступал за облегчение положения крестьянства. Дворяне из города Дмитрова предложили проект, рекомендовавший каждому помещику обучать своих крепостных грамоте. Для этой цели предполагалось нанять учителей — по одному на каждую сотню крестьян. Инициаторы проекта руководствовались тем, что грамотный и не испытывающий материальной нужды работник приносит больше прибыли.
О необходимости создания школ говорили и представители купечества из самых разных городов. Архангельские купцы рекомендовали открывать учебные заведения, в которых преподавалась бы грамматика, делопроизводство («купеческое письмо»), литература, арифметика, бухгалтерия, экономическая география, иностранные языки, российское и зарубежное право (в первую очередь, торговое), навигация. По их мнению, такие школы были нужны для подготовки грамотных специалистов, способных противостоять иностранным торговцам, привыкшим «брать преимущество в барышах».
Купцы из Ряжска дополнили это предложение требованием наказывать тех родителей, которые не отдают детей в школы. В качестве наиболее эффективной меры они предусматривали штраф и в целом настаивали на введении всеобщего обязательного образования.
Более затруднительной представлялась проблема подготовки вольнонаемных работников. С одной стороны, их обучение считалось необходимым, поскольку производство испытывало потребность в грамотных исполнителях. Но, с другой стороны, затраты на образование могли не оправдаться: обученный работник имел право уйти к другому хозяину в поисках лучших условий. Свободные рабочие вообще вызывали у купцов неприязнь, поскольку «они не крепостные, и потому, не имея никакого страха, своевольничают и доставляют хозяевам много хлопот».
Своеобразный итог спорам по экономическим вопросам подвел С. Меженинов — депутат от Коммерц-коллегии, ведавший торговлей. Он сказал, что «русский народ подобен птицам, которые, найдя кусок хлеба, до тех пор одна у другой его отнимают, пока, раскроша все самые мелкие крупинки, смешают их с песком или землею и совсем потеряют».
В ходе дискуссии о народном образовании депутаты не ограничивались исключительно экономическими интересами. На прениях в Комиссии впервые в русской истории прозвучала мысль о необходимости систематического женского образования, которое рассматривалось как средство духовного освобождения женщины.
Разумеется, речь шла только об образовании для дворянок. В то время девочки из дворянских семей зачастую едва умели писать и читать. Записки женщин-дворянок, имеющиеся в распоряжении историков, нередко написаны корявым подчерком и содержат грубые грамматические ошибки.
Ярким примером женской безграмотности среди дворянского сословия служит надпись на обратной стороне портрета, созданного известным художником 18 столетия Ф. С. Рокотовым. Получив от живописца свой портрет, дворянка записала на холсте: «Портрет писан рокатовим… а мне от рождения 20 лет шесть месицов и 23 дны».
За женское образование выступали депутаты из Чернигова, Кашина, Серпухова, Глухова и других городов. Они предлагали обучать дворянок грамматике, немецкому языку, арифметике и Закону Божьему. Некоторые дополняли этот перечень французским языком, рисованием и танцами.
Одним из важных нравственных вопросов, обсуждавшихся депутатами, стал вопрос о том, следует ли считать крепостного «персоною», то есть личностью. Значительная часть дворянства отвергла саму мысль об этом. Более прогрессивные представители знати признавали, что крепостной может быть личностью, но указывали на сопутствующую проблему: возможно ли одной «персоне» покупать и продавать другую? Екатерина Вторая, комментируя эти рассуждения, отметила: «Есть-ли крепостного нельзя назвать персоною, следовательно, он не человек; но его скотом извольте признавать, что не к малой славе и человеколюбию от всего света нам приписано будет. Все, что следует о рабе, есть следствие сего богоугодного положения и совершенно для скотины и скотиною делано».
Споры на заседаниях значительно повлияли на развитие общественной мысли в России, но не привели к главному результату, ради которого созывалась Комиссия: новое Уложение не было создано.
Об авторе