Выступая на 16 съезде партии (в июле 1930 года), И. В. Сталин был категоричен: «Нет больше возврата к старому. Кулачество обречено и будет ликвидировано. Остается лишь один путь, путь колхозов». Угроза раскулачивания, возможно, была одной из самых действенных и эффективных мер при проведении колхозной политики.
Первый этап коллективизации сопровождался массовыми репрессиями против кулачества, носившими в большинстве случаев внесудебный характер. 30 января 1930 года Политбюро (а не ЦК, как это обычно бывало) утвердило подготовленный специальной комиссией под председательством В. М. Молотова текс постановления ЦК ВКП(б) «О мерах по ликвидации кулачества как класса в районах сплошной коллективизации». Сельскохозяйственный инвентарь и имущество кулаков направлялись в неделимые фонды колхозов в качестве взноса за бедняков и батраков (за исключением той части, которая шла на погашение долгов кулацких хозяйств государству и кооперации). Конфискованные жилые постройки передавались на общественные нужды сельсоветов и колхозов.
Исключительно благоприятные погодные условия 1930 года позволили собрать рекордный урожай хлеба в 83,5 миллиона тонн. Хлебозаготовки, осуществляемые по проверенным лекалам последних двух лет, принесли 22 миллиона тонн зерна, в 2 раза больше, чем в последние годы нэпа. Эти цифры могли рассматриваться как подтверждение правильности линии Сталина на форсированную коллективизацию в интересах ускоренной модернизации. Вот только колхозные крестьяне, у которых отобрали 50 — 60 процентов урожая (на Украине этот показатель достигал 70 процентов), вряд ли были счастливы.
Примеры так называемой кулацкой частушки:
Дорогой товарищ Сталин,
Ты без хлеба нас оставил.
Или:
Сидит Сталин на лугу,
Жрет лошадиную ногу.
Пусть знает эта гадина,
Почем теперь говядина.
Политика колхозного «кнута и пряника» продолжала действовать. «Пряников» было меньше — теперь к колхозам переходили конфискованные кулацкие земли плюс находившиеся ранее в общем пользовании крестьянские пастбища и леса. Приемов и методов остраски — больше: районы, не показавшие особой тяги к коллективизации, отстранялись от промтоварного снабжения и, главное, подвергались новой волне раскулачивания.
Кулачество делилось на три категории: контрреволюционный кулацкий актив, наиболее крупные кулаки и прочие. Первых ждал немедленный арест и отправка в места заключения, а в случае вооруженного сопротивления, расценивающегося как контрреволюционное выступление, — и смертная казнь. Вторые и третьи подлежали выселению: соответственно — в отдаленные места (в основном, Казахстан, Урал, Алтай, Новосибирская область) и за пределы колхозных земель. Грани между этими категориями часто были очень условными и стирались стремлением к главной цели — передать землю и имущество раскулаченных в собственность колхозов.
Списки крестьянских дворов, подлежащих раскулачиванию, составлялись местными властями, принимались сельскими сходами и утверждались районными руководителями. Судьбу крестьянской семьи, попавшей в список, решала «тройка» (чрезвычайный орган, появившийся именно в годы коллективизации) в составе первого секретаря райкома партии, председателя райисполкома и начальника районного управления ОГПУ.
Очень часто раскулачивание давало повод для сведения старых счетов. Формально кулаком мог считаться только тот, кто использовал наемный труд, но на практике к кулачеству нередко причисляли «справных мужиков» (которые сегодня именуются «крепкими хозяйственниками») или «чудаков», упорно не желавших идти в колхоз. Для тех, кто по своему имущественному положению никак не мог быть причислен к кулачеству, был изобретен термин «подкулачник» — пособник классового врага. Так что в списки мог попасть любой колхозник, прогневивший всесильную «тройку».
Политика раскулачивания привела к тому, что большинство крепких хозяйств прекратило свое существование. 23 декабря 1930 года местным советам разрешили самостоятельно устанавливать кулацкие признаки. В центр непрерывно поступали жалобы от крестьян в связи с тем, что к числу кулаков финансовые органы нередко приписывали середняков. Основанием для индивидуального обложения служило наличие ручной молотилки, сепаратора. В расчет принималась даже продажа на рынке продукции, произведенной в личном подсобном хозяйстве.
По оценкам большевиков, общее число кулацких хозяйств составляло 5 — 6 процентов от числа крестьянских дворов. В то же время число «раскулаченных» доходило до 15 процентов, а количество «лишенцев» (незаконно лишенных избирательных прав из-за отказа вступить в колхозы) — до 20 процентов. По официальной статистике, из 100 миллионов крестьян в СССР были репрессированы 1,5 миллиона человек.
Для выявления кулаков организаторы колхозов пользовались весьма простой схемой. Советская власть призывает создавать коллективные хозяйства, те, кто сомневаются, возражают и к тому же имеют богатые дворы, выступают против власти и, следовательно, являются кулаками.
В определенной степени за случившуюся драму ответственность несет не только политическое руководство страны. Процесс раскулачивания канонизировал застарелую социальную рознь в деревне на рубеже 20 — 30-х годов и низовое чувство обиды и желания расквитаться с ее виновниками.
Партийное руководство получало немало писем со свидетельствами о подобных настроениях. Вот отрывки из характерного письма крестьянина-бедняка И. В. Комарова из Орловского района, адресованное всесоюзному старосте М. И. Калинину: «…я замечаю, что крестьяне себя стали чувствовать, как называется, крепко, а раз он чует себя крепко, то от такого крестьянина стремления к социализму не дождешься… Когда у крестьянина есть коровенка и… или куры, то он гоняется за Властью. Как только приобрел лошаденку, ну тогда уже везде и повсюду клеймит позором Власть Советов…
Мои пожелания… согласно постановления толкай же деревню к коллективизации, дорогой тов. М. И. Вот беда, что мне пришлось все время быть на фронтах, а мои соседи набивали карман…».
Положение спецпереселенцев было очень тяжелым. Опеку над ними осуществляли органы ОГПУ. Поселки, определенные в качестве мест проживания для кулаков, мало отличались от концлагерей. Большинство из высланных работало на лесоповале и в горнодобывающей промышленности.
Из-за отсутствия надлежащего питания и медицинского обслуживания многие из спецпереселенцев потеряли трудоспособность. В сибирских леспромхозах на почве недоедания у спецпереселенцев (в особенности у детей) развивалась цинга, возникали вспышки брюшного и сыпного тифа. Снабжение переселенцев практически не обеспечивало их выживания. В Сибири суточная норма на одного человека составляла 200 грамм муки, 20 грамм крупы, 6 грамм сахара, 3 грамма чая, 75 грамм рыбы и 7 грамм соли. Охрана получала гораздо больше муки в 3,5 раза, крупы — в 6 раз, сахара — в 5 раз. На Урале нормы были еще ниже. Но даже эти немыслимо малые нормы обеспечивались лишь на 50 — 70 процентов (видимо, считалось, что обворовывать «мироедов» — вовсе не преступление). Цены же на эти продукты были на 15 процентов выше, чем в кооперативной торговле. В итоге за 1932 — 1935 годы умер каждый шестой спецпереселенец, то есть более 300 тысяч человек.
По сталинской Конституции 1936 года спецпереселенцам возвратили гражданские права, но покидать места поселения им не разрешалось. В 1941 году уже 930,2 тысяч человек проживали в спецпоселках. Во время Великой Отечественной войны 100 тысяч человек из числа спецпереселенцев были призваны в армию, а их семьи вычеркнуты из списка неблагонадежных. Но только после смерти И. В. Сталина, во времена хрущевской оттепели, они снова смогли стать свободными гражданами.
20 июля 1931 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление о прекращении массового выселения кулаков. В дополнение к нему 25 июня 1932 года ЦИК СССР издал указ «О революционной законности».
Раскулачивание выступало экономическим и психологическим стимулом для осуществления программы сплошной коллективизации. Репрессии, экспроприация и депортации становились мерами устрашения для единоличников и основанием для передела собственности: колхозам или даже отдельным бедняцким хозяйствам передавалось имущество раскулаченных.
Об авторе