В первый месяц войны наш 160-й полк с боями отходил от Могилева. Немногие оставались в живых, когда мы попали в окружение, и комбат дал приказ пробиваться по двое-трое к линии фронта, что проходила по реке Десне. Со мной шел земляк Василий Быков, мы были с одного завода, вместе призывались и теперь старались не разлучаться. Шли лесами, ночевали в копнах сена, кормились чем попало, пока добрались до деревни Телявкино — это близ Рославля. Начался сентябрь, шел мелкий, пронизывающий дождь, и мы с Васильем, изголодавшиеся, промокшие и продрогшие, решили войти в деревню. Там уже было десятка два наших однополчан. Передохнув, решили идти все вместе дальше. Но председатель колхоза, старый коммунист (фамилии его, к сожалению, не запомнил), отсоветовал: «Леса кругом прочесывают немцы, переждите, ребята…» Командир с ним согласился: уж очень мы были измотаны, многие ранены, а на носилках всех не унести. Ночью деревню заняла крупная гитлеровская часть, и горсточка советских солдат оказалась во власти врага.
Нас, безоружных, согнали на деревенскую площадь, поставили в ряд. Три фашистских автоматчика подошли к первому в шеренге — это был Вася Быков, — отвели к стене сарая и дали очередь в упор… Мы стали прощаться друг с другом. Все меньше оставалось нас в ряду: по одному уводили солдат к сараю и расстреливали. Женщины, дети, старики, сбежавшиеся на площадь, кричали, плакали. Но палачи не обращали на них никакого внимания, хладнокровно и методично продолжая казнь пленных.
Я был четырнадцатым в ряду, тринадцать моих товарищей уже лежали мертвыми у сарая. И вот наступила моя очередь. Меня повели. Вдруг страшный крик разрезал воздух: «Сын! Это мой сын! Не убивайте его!» Ко мне бросилась незнакомая женщина, за ее юбку цеплялись маленькие дети, одного она держала на руках. Фашисты их отталкивали прикладами автоматов, но женщина с пятью детьми не отступала, рвалась ко мне. Переводчик что-то сказал офицеру, руководившему казнью, и тот махнул перчаткой. Меня отвели в сторону. Вся площадь заходила ходуном. Женщины хватались за оставшихся в живых красноармейцев, кричали: «Это мой брат!», «Это мой сын!», «Мой жених!»
Враги приостановили расстрел — «до выяснения», и нас, 15 избежавших смерти, повели в соседнюю деревню Волконщину, оттуда — в деревню Будра. Возле колхозной пасеки в лесу конвоиры загнали пленных в полуразрушенный омшаник, а сами занялись ульями, которые ломились от меда. И тут солдат Алексей Мещеряков сказал: «Бежим, ребята, в разные стороны!». Мы кинулись врассыпную. Вместе с Мещеряковым я выбрался из окружения, влившись в 61-й кавалерийский полк.
Сложилось так, что, никогда не забывая свою спасительницу, я лишь много лет спустя написал в Телявкино без особой, впрочем, надежды на успех. Ведь война унесла не только миллионы жизней, но и снесла с лица земли тысячи селений. К великому счастью, Федора Ивановна Казутина откликнулась: «Приезжай, сынок мой шестой, хоть погляжу, каким ты стал», — писала она мне. Срочно взял отпуск и вскоре прижал к сердцу седую свою маму.
С тех пор я не прерываю связи ни с нею, ни с деревней Телявкино, где под обелиском покоятся тринадцать моих товарищей, расстрелянных 23 сентября 1941 года на маленькой сельской площади. Приезжаю сюда как домой. Да, это и есть мой второй дом, а смоленская крестьянка Федора Ивановна Казутина, спасшая мне жизнь, по праву стала второй матерью.
А. Симкин.
Правда, 1976, 15 мая.
Об авторе