Если не принимать в расчет смерть императора, этот переворот можно считать «самой веселой и деликатной революцией из всех, нам известных, не стоившей  ни одной капли крови». Многие историки вслед за В. О. Ключевским называли события июня 1762 года «настоящей дамской революцией».

Народу сообщили о преждевременной кончине императора от апоплексического удара. У Екатерины была заготовлена еще одна версия, которая тоже распространилась среди населения: будто бы царь умер от «воспаления кишок». Однако на противоречивые версии причин его смерти, как и на похороны без почестей, обратили внимание немногие.

Чтобы расположить к себе подданных и показать себя полноправной хозяйкой в империи, Екатерина снизила налог на соль, о чем публично объявила, обращаясь к толпе из окна своего дворца. Вопреки ее ожиданиям бурного ликования в ответ не последовало. Слушавшие ее люди перекрестились и разошлись, оставив правительницу досадовать и восклицать: «Какое тупоумие!»

Екатерине Второй предстояло приучить народ к мысли, что она — «матушка и благодетельница». Но прежде всего ей пришлось защищать свою жизнь от заговорщиков, которые пытались привести к власти то ли Ивана Шестого, то ли Павла Первого Петровича. Установить точно цели заговорщиков — офицеров Гурьевых и Хрущева — никто особенно не старался. Злоумышленников поспешили наказать без суда: Семена Гурьева и Петра Хрущева казнили, а Ивана и Петра Гурьевых отправили на каторгу в Якутск. Возможно, Екатерина опасалась судебного разбирательства, так как слухи приписывали организацию заговора Никите Панину, который после удаления с трона Петра хотел избавиться от императрицы.

Для обеспечения своей безопасности Екатерине необходимо было избавиться от знатного узника Шлиссельбургской крепости — Ивана Шестого. Содержавшийся там под стражей с 16 лет еще по указу Елизаветы Первой, двоюродный внук Петра Великого оставался последним претендентом на престол.

В апреле 1764 года поручик Василий Мирович, рассчитывая сделать карьеру при новом императоре, предпринял попытку освободить Ивана Антоновича и напал со своими людьми на охрану крепости. Охранники, видя превосходство сил противника, последовали указу: «Буде… кто б отважился арестанта у вас отнять, в таком случае… живого в руки не давать». Иван Шестой был убит, заговорщики рассеялись, а Мировича удалось схватить. 15 сентября поручика по решению суда казнили.

Историки не исключают вероятности того, что Мирович был подставным лицом: он лишь инсценировал попытку освобождения, а наследника убили по тайному приказу Екатерины. В качестве аргумента приводится факт казни заговорщика. В елизаветинское время его непременно помиловали бы, и именно такого поступка народ ждал от новой государыни.

Среди дворян зрело недовольство: смерть Петра Третьего и казнь Мировича порождали неблаговидные слухи в отношении Екатерины Алексеевны. Свое положение императрица находила неустойчивым и вынуждена была преимущественно применять политику «пряника». Все главные участники «революции 28 июня» получили повышения по службе, имения, денежные награды.

Государыня щедро раздавала крепостных — по 300, 600 и даже по 800 душ. Величина денежных наград колебалась от 10 до 24 тысяч рублей. Гетман Разумовский, сенатор Панин и князь Михаил Волконский получили пожизненные пенсии по 5 тысяч рублей в год. Дашкова была награждена орденом Святой Екатерины.

Все Орловы получили графские титулы. Григорий занял должность камергера, Алексей — секунд-майора Преображенского полка, Федор — капитана Семеновского полка. Самый степенный из Орловых, младший, Иван, не стремился к чинам и обогащению за счет казны. Остальные Орловы относились к нему настолько уважительно, что вставали при его появлении и звали между собой «старшим». После переворота он уехал в свое поместье, которым весьма толково управлял, так что разбогател собственными силами.

В общей сложности на вознаграждение заговорщиков Екатерина истратила более миллиона рублей и пожаловала много тысяч душ. В то же время она видела, что среди ее окружения мало людей толковых и, главное, преданных ей. Иностранные послы замечали в своих депешах, что «императрица показывает только слабость и неуверенность, недостатки, ранее не показывавшиеся в ее характере». Екатерина понимала, что при малейшей ошибке ее ждет участь супруга.

Григорий Орлов был человек сметливый и начитанный, но бестактный и развязный. Он вел себя более дерзко, повсюду рассказывал, что скоро женится на «Катьке» и тогда поквитается с какими-то своими обидчиками. Самой Екатерине он, правда в шутку, угрожал свержением с трона. Не испытывавший приязни к Екатерине Панин по поводу слухов о ее предстоящем браке с бывшим гвардейцем ядовито заметил: «Императрица может делать, что ей угодно, но госпожа Орлова никогда не будет русской императрицей».

Расправившись с несколькими сплетниками в гвардии, Екатерина Алексеевна избавилась от необходимости доказывать, что «госпожой Орловой» она никогда не будет, но останется государыней Российской империи. Теперь ей надлежало подтвердить свой статус реальными делами.

Идея заговора против мужа созрела у Екатерины еще при жизни Елизаветы Петровны. Великая княгиня осознавала, что никогда не будет взаимной любви между супругом и ею. А себя она уже стала отождествлять с Российской императрицей. Европа была скучна для нее: сверкать звездой первой величины можно было, по признанию Екатерины, лишь в этой северной стране.

Великая княгиня рассчитывала привлечь на свою сторону Бестужева. Но Елизавета Петровна заподозрила Бестужева в интригах против трона, и в 1757 году его отправили в ссылку, где он написал компилятивное сочинение из библейских стихов в утешение всем «невинно претерпевающим заключения», имея в виду прежде всего себя.

Заговором гораздо больше заинтересовались представители высших кругов империи. Восемнадцатилетняя княгиня Екатерина Романовна Дашкова пропагандировала идею заговора среди аристократов, так же как Григорий Орлов — среди гвардейцев. Активность юной интриганки, часто безрезультатная, прикрывала вполне серьезную деятельность ее супруга князя Михаила Ивановича Дашкова, о которой знали лишь немногие просвещенные, причем в их число сама Дашкова не входила. Князь еще раньше Орловых намекал Екатерине на то, что исполнен желания помочь в борьбе за трон, но тогда устраивать переворот она была еще не готова.

Теперь же благодаря усилиям Дашковых вокруг Екатерины сплотились наиболее влиятельные в империи лица — дипломат Никита Иванович Панин, его брат, генерал Петр Панин, новгородский митрополит Дмитрий Сеченов, князь Василий Репнин, один из бывших наставников Петра Федоровича, и князь Константин Разумовский. Финансовую поддержку заговорщикам оказывали английский коммерсант Фельтон и датский банкир Кнутсен. Кроме того, в доме Кнутсена проходили тайные встречи сторонников императрицы.

Слухи о заговоре до Петра не доходили. Правда, в столичной полиции было возбуждено дело по готовящемуся перевороту, но возглавлявший отделение генерал Н. А. Корф решил прекратить расследование и позаботиться о том, чтобы спасти себя в предстоящих потрясениях.

Один из его подчиненных, А. Болотов, оставивший знаменитые мемуары, позднее так охарактеризует сложившуюся в то время ситуацию: «Генерал наш, будучи хитрым придворным человеком, предусматривая, может быть, чем все это кончится, и начиная опасаться, чтобы в случае бунта и возмущения или важного во всем переворота не претерпеть и ему самому чего-либо, яко любимцу государеву, при таковом случае… начал уже стараться себя понемногу от государя сколько-нибудь уже и удалить». Сам Болотов, не желая принимать участие в заговоре (Орлов пытался завербовать его в доносчики), ушел в отставку и покинул Петербург всего за шесть дней до переворота.

От императора почти все отвернулись. Единственная попытка спасти Петра Третьего была все же предпринята, но именно она и спровоцировала переворот, заставив заговорщиков поторопиться. В гвардии не все жаждали свержения императора. Нескольким его сторонникам стало известно о предстоящем перевороте. 27 июня 1762 года был арестован один из заговорщиков — капитан Преображенского полка Б. П. Пассек.

Узнав о его аресте, Алексей Орлов поспешил в Петергоф сообщить об этом Екатерине. Алексей оказался во дворце наутро следующего дня. Он разбудил императрицу словами: «Ваше Величество, вставайте, нельзя терять ни одной минуты». Екатерина немедленно направилась в Петербург.

В Казанском соборе одетая в офицерский мундир императрица принимала присягу на верность от 10 тысяч гвардейцев Измайловского, Преображенского и Семеновского полков. В ночь с 28 на 29 июня 1762 года Екатерину объявили законной и единственной правительницей России. Она произнесла перед солдатами пылкую речь, в которой говорила о нависшей над ней и ее сыном опасности. Гвардейцы ободряли Екатерину криками и целовали ей подол платья, заверяя в своей преданности. Так произошел государственный переворот.

29 июня не обошлось без неприятных инцидентов. Один из пьяных гвардейцев принялся кричать, что императрицу «похитили» пруссаки. Екатерине пришлось будить сына и выходить с ним на руках к возбужденной толпе, показывая, что она цела и невредима, а покушение пруссаков — это выдумка перепившегося солдата. Впрочем, пьяных в тот день было более чем достаточно. Впоследствии столичные виноторговцы выставили казне счет на многие тысячи рублей за «угощение» в честь восшествия на престол Екатерины. Конечно, живых денег они не получили. Лишь через много лет затраты того дня зачли им в качестве налоговых платежей.

Петр Федорович 28 июня отмечал свои именины в Ораниенбауме. Узнав о заговоре, он имел возможность бежать или поднять преданные ему войска ( в отличие от гвардии побывавшие на войне), но предпочел отказаться от борьбы. Утром 29 июня Екатерина в сопровождении Дашковой привела 14-тысячное войско в Ораниенбаум. Императора, процарствовавшего к тому времени всего 186 дней, увезли в расположенный неподалеку Ропшинский дворец и содержали там в заключении в ожидании дальнейших распоряжений.

Прямых распоряжений о его судьбе, вероятно, не последовало. Но его охранники понимали, что живой Петр представлял для Екатерины немалую опасность. Алексей Орлов 5 июля  направил Екатерине записку, в которой иносказательно интересовался, как лучше поступить с пленником: «Урод наш очень занемог и схватила Ево нечаяная колика, и я опасен, штоб он севоднишную ночь не умер, а болше опасаюсь, штоб не ожил. Первая опасность для того што он всио здор говорит и нам ето несколко весело, а другая опасность, што он действительно для нас всех опасен для тово што он иногда так отзывается хотя в прежнем состоянии быть» («гвардейская» орфография оригинала сохранена).

Смирившись с потерей власти Петр подписал 6 июля отречение от престола, после чего просил отпустить его за границу. Однако в этот же день он был убит, о чем Алексей Орлов сообщил императрице (его записка приводится в пересказе Е. Р. Дашковой, которая утверждала, что видела оригинал, хранившийся у графа Ф. В. Ростопчина): «Матушка, милосердная Государыня! Как мне изъяснить, описать, что случилось? Не веришь верному рабу своему, но как перед Богом скажу истину… Матушка, его нет на свете. Свершилась беда, мы были пьяны и он тоже. Он заспорил за столом с князь Федором (Барятинским), не успели мы разнять, а его уж и не стало, сами не помним, что делали… Помилуй меня хоть для брата».

Это письмо императрица никому не показывала: записку Алексея Орлова случайно обнаружил в ее бумагах великий князь Александр Павлович (внук Екатерины Второй) 11 ноября 1796 года, то есть спустя пять дней после кончины императрицы. Согласно распространенной версии, граф Ф. В. Растопчин успел тогда скопировать записку и хранил копию у себя. Подлинник Павел Первый «бросил в камин и сам истребил памятник невинности Великой Екатерины, о чем и сам чрезмерно после соболезновал». В связи с этим у историков появились основания предполагать, что письма Орлова никогда не существовало: текст был придуман с целью отвести вину в смерти Петра Третьего от его венценосной супруги.

Было ли убийство случайным или преднамеренным, историкам установить не удалось. Прусский монарх, которым восхищался покойный император, отозвался о российских событиях по своему обыкновению точно и афористично: «Петр позволил свергнуть себя с престола, как ребенок, которого отсылают спать».

Роковая судьба Петра Третьего еще не раз повлияет на ход русской истории. Образ свергнутого Петра Федоровича послужит прикрытием для интриг княжны Таракановой и знаменем для Емельяна Пугачева. 19 ноября 1796 года, спустя несколько дней после смерти Екатерины Второй, состоялось беспрецедентное в мировой истории событие — коронование и вторичное погребение некогда низвергнутого и умершего императора. С этого акта, подневольными участниками которого стали живые на тот момент убийцы Петра Третьего, начал свое правление Павел Первый. Новый император с самого начала резко противопоставил себя дворянству и снискал среди русской аристократии славу злодея и безумца, что предопределило его судьбу.

Семейная жизнь Петра и Екатерины расстроилась в первые же дни после свадьбы. Отчасти причиной этого была инфантильность Петра Федоровича. Несдержанный и по-детски капризный, он позволял себе глупые, порой дерзкие выходки. Историки 19 века из-за этого считали Петра едва ли не умственно отсталым, ничтожным и бездарным человеком (правда, их оценки опирались на «подсказку», содержащуюся в «Мемуарах» Екатерины).

На самом деле Петр к тому времени просто не успел остепениться. Вопреки характеристикам, данным ему некоторыми историками, он обладал способностью принимать верные политические решения, умел окружить себя советчиками, какое-то время испытывал уважение к яркому уму супруги. Но он не любил Россию и желал управлять Швецией, на трон которой имел права. А доверие к Екатерине свелось в итоге к обсуждению с нею достоинств его пассий, с которыми он не пожелал расставаться и после свадьбы.

Отношения между молодоженами становились все более натянутыми. Их брак являлся политическим актом, и они оба осознавали это. Чтобы избежать лишних ссор, супруги предоставили друг другу полную свободу, не видясь почти месяцами. Петр завел несколько новых любовниц и не скрывал этого. Его жена вела себя более осторожно, не афишируя своих связей. Спустя 9 месяцев после свадьбы Бестужеву стало известно, что Екатерина флиртует с комнатным служителем великого князя дворянином Андреем Чернышовым, о чем он тут же уведомил Елизавету. Однако донос не повредил великой княгине: Елизавете требовался наследник, при этом ее не особенно волновало, кто станет его отцом. Императрица несколько раз намекала Екатерине, что с ребенком нужно поторопиться, поскольку именно за этим принцессу привезли в Петербург из далекого Штеттина.

Вскоре место Андрея Чернышова, сосланного в один из пограничных гарнизонов, занял камергер великого князя Сергей Салтыков. Адюльтер произошел с молчаливого согласия императрицы. В положенный срок Екатерина Алексеевна разрешилась сыном, которого назвали Павлом. (После смерти матери Павел Первый Петрович займет русский трон на правах законного наследника).

В «Чистосердечной исповеди» Екатерина, призывая Бога в свидетели, писала, что изменяла мужу под давлением обстоятельств: «Если б я в участь получила смолоду мужа, которого бы любить могла, я бы вечно к нему не переменилась. Беда та, что сердце мое не хочет быть ни на час охотно без любви». В этом сочинении Екатерина хотела оставить о себе впечатление как о несчастной женщине, которая хотела любить одного человека, причем именно мужа, но обстоятельства препятствовали этому. Уже тогда она просчитывала политические планы на много ходов вперед.

Кроме того, Екатерину Алексеевну очень обижало, что ее воспринимают только в качестве родительницы будущего наследника. Великая княгиня желала большего. Еще в 1744 году, незадолго до принятия Екатериной (тогда — Софией) православия, она вновь встретилась со шведским графом Гилленборгом, приезжавшим в Россию с дипломатической миссией. Ученый-книжник Гилленборг дал ей много ценных наставлений, в том числе касающихся чтения.

После встреч с графом девушка сочинила небольшое эссе (не сохранившееся) «Портрет философа в 15 лет», которое посвятила своему другу и учителю. Направляемая Гилленборгом принцесса читала сочинения Д Аламбера, Монтескье, Бейля, Цицерона, Платона и других выдающихся философов — как древних, так и современников.

Наибольшее впечатление на Екатерину произвели «Анналы» древнеримского историка Тацита. Рекомендуя эту книгу, Гилленборг предостерег ее: «Вы можете разбиться о встречные камни, если только душа ваша не закалится настолько, чтобы противостоять опасностям». Благодаря Тациту, как позднее сама признавалась Екатерина, она многое в политике увидела совершенно иначе. 

С тех пор в дневнике Екатерины стали появляться строки: «Я хочу, чтобы страна и подданные были богаты; вот начало, от котрого я отправляюсь». После свадьбы она продолжала философствовать, излагая в дневнике тайные мысли, в которых нетрудно заметить желание стать единственной правительницей России, мудрой царицей: «Желаю и хочу только блага стране, в которую привел меня Господь. Слава ее сделает меня славною». Следует, однако, помнить, что Екатерина прекрасно знала, что дворцовые шпионы императрицы Елизаветы по ее приказу заглядывали в дневник великой княгини.

Она непременно имела при себе какую-нибудь книгу, чтобы любую свободную минуту посвящать чтению. Напряженная работа ума требовала разрядки, и подвижная по природе Екатерина часто устраивала себе развлечения. Больше всего она любила конные прогулки: «Я страстно любила ездить верхом, и чем шибче была езда, тем приятнее мне было».

Он — меланхоличный и болезненный, она — пышущая здоровьем, нуждающаяся в регулярных физических и интеллектуальных занятиях. К тому же Петра окружали друзья-голштинцы, которые настраивали его против жены, убеждая «раздавить змею». Пройдет еще немного времени, и желание отстранить от власти ненавистного супруга станет непреодолимым.

В ухудшении отношений отчасти была повинна сама Екатерина. Она чересчур увлеклась, стремясь казаться русской. Петр напоминал, что оба они происходят из Гольштейна. Когда однажды на торжественном обеде Екатерина Алексеевна назло мужу не проявила уважения к голштинским принцам, отказавшись подняться во время тоста в их честь, Петр в гневе крикнул ей через стол: «Дура!» Позднее княгиня Е. Р. Дашкова и другие мемуаристы придадут этой сцене, походившей на бытовую ссору, политический характер. Петру Федоровичу припишут русофобию и стремление превратить огромную Российскую империю в «придаток» карликового Гольштейн-Готторпа.

После смерти Елизаветы Петровны (25 декабря 1761 года) Екатерина стала новой императрицей, однако ее положение при дворе только ухудшалось. Она была готова начать с взошедшим на трон Петром Третьим борьбу за власть. Для этого Екатерине требовалась поддержка надежных людей, которые вскоре нашлись в лице пятерых братьев Орловых.

Об Орловых в то время ходили легенды: славившимся удалью братьям в гвардии придумали родословную, выводя ее от некоего Ивана Орла, якобы числившегося среди казненных Петром Первым стрельцов. Рассказывали, что он был бесстрашен: будто бы во время казни, подходя к плахе, отшвырнул ногой голову только что казненного перед ним стрельца. Легенда весьма соответствовала характеру братьев Орловых, не представлявших жизнь без драк, карточных долгов и участия в авантюрах. Старший из братьев, Григорий Григорьевич Орлов, адъютант графа П. И. Шувалова, часто бывал с поручениями во дворце, где и познакомился с Екатериной Алексеевной, за которой принялся ухаживать, подтверждая свою славу ловеласа.

В приватных беседах с Орловым императрица, возможно, поднимала тему отстранения Петра Третьего от власти. Вскоре разговоры об этом стали вести между собой братья Орловы, а затем слухи о заговоре проникли в гвардию. Незамедлительное распространение заговорщических настроений в среде гвардейцев объясняется ненавистью к императору, готовившемуся отправить их в случае войны на фронт: после петровских времен гвардия почти не участвовала в военных действиях, неся безопасную службу в столице. Отправляться на фронт гвардейцы не желали, европейские войны казались им бессмысленной мясорубкой, в которой не было ни победителей, ни побежденных.

Собираясь в дорогу, небогатые дамы взяли с собой всего по три платья. В пути их должны были сопровождать статс-дамы, две горничные, офицер, повар и несколько лакеев. Герцог Христиан должен был остаться в Пруссии. Он вручил дочери толстую тетрадь со своими подробнейшими наставлениями, в которых строжайше запрещал дочери креститься по православному обычаю, заводить знакомства при русском дворе и участвовать в государственных делах. Как известно, Фикхен запреты не смутили, и поступила она прямо противоположным образом.

В Риге Иоганна с дочерью были удивлены оказанной им торжественной встречей. На границе Российской империи их встретили генерал-губернатор князь В. Долгорукий, князь С. Нарышкин, многочисленные чиновники и представители военного командования. Губернатор распорядился дать пушечный залп в честь герцогини и ее дочери. Их посадили в дорогую карету и повезли в губернаторский дворец.

Для поездки из Риги в Санкт-Петербург Елизавета прислала для Иоганны и Софии личную карету, запряженную 12 лошадьми, ярко-красную, украшенную серебром снаружи, а изнутри обитую куньим мехом и устланную шелковыми матрацами и атласными одеялами. В российской столице Иоганне и ее дочери прежде всего сшили новые дорогие платья, отвечавшие требованиям европейской моды, и через неделю повезли на прием к Елизавете, находившейся тогда в Москве.

В Петербурге Иоганне стало известно, что канцлер Бестужев не оставляет попыток оттеснить Софию и навязать императрице в качестве невестки саксонскую принцессу Марианну. Бестужев делал упор на близкое родство Петра и Софии — отцом великого князя был немецкий герцог Карл Фридрих, принадлежавший к роду правителей Шлезвиг-Гольштейн-Готторпских, как и Иоганна (фактически София приходилась троюродной сестрой Карлу Петеру). Но переубедить императрицу ему не удалось.

Иоганна сама едва не расстроила намечавшуюся свадьбу дочери. Попав в высший свет и изображая искушенную в тонкостях придворной жизни даму, она создала нечто вроде салона, собрав вокруг себя московских титулованных «интриганов», стремившихся играть роль важных особ. Бестужев живо заинтересовался ее салоном, полагая, что сможет получить компромат на неосторожную Иоганну и легко отстранит Софию от трона.

София, которой исполнилось всего 15 лет, действовала гораздо осмотрительнее своей матери. София не посещала «салона госпожи Иоганны», делая вид, что ей вообще не известно о его существовании. На десятый день после приезда в Москву она начала изучать русский язык под руководством языковеда и переводчика Василия Евдокимовича Ададурова и стала брать уроки православия у приставленного к ней духовника Симеона Тодоровского. Напряженные ежедневные занятия длились едва ли не в течение всего дня, по ночам девушка занималась самостоятельно. Чтобы не заснуть, София читала свои записи, расхаживая босиком по холодному полу. На 15 день после приезда она заболела. Доктора поставили диагноз: одностороннее воспаление легких. Лечение заняло 27 дней, за это время ей 16 раз делали кровопускание, которое тогда являлось главным средством в арсенале научной (европейской) медицины.

Отец принцессы, герцог Христиан Август был сильно расстроен тем, что его дочь твердо решила принять православное вероисповедание. Однако герцога сумел успокоить один берлинский пастор, который внушил огорченному родителю, что православие и лютеранство настолько схожи, что их можно считать одной верой. Высказывались предположения, что пастор был подкуплен Фридрихом Великим. 

Во время одного из наиболее тяжелых приступов болезни Иоганна пригласила к дочери протестантского пастора, но девушка попросила привести отца Симеона, поскольку, по ее словам, считала себя православной. Об этом немедленно доложили императрице, и Елизавету Петровну это известие не оставило равнодушной, на что и рассчитывала София. Позднее она вспоминала: «Это очень расположило ко мне императрицу и весь двор. Императрица часто плакала обо мне».

28 июня 1744 года в церкви Головинского дворца в Москве София Фредерика Августа Ангальт-Цербстская была крещена по православному обычаю и наречена Екатериной Алексеевной (второму имени ее отца — Август — соответствует в русских святцах имя Алексей). Новое имя ей не понравилось, но она была готова принять его (кроме того, уже было известно, что ее прежнее имя — София — у наследников Петра Великого не вызывает особой приязни). На следующий день были устроены еще более пышные торжества по поводу обручения будущих царственных супругов. Елизавета Петровна спешила с устройством этого брака, желая быстрейшего появления наследников. Это окончательно лишило бы возможности притязать на трон свергнутую ею Анну Леопольдовну с ее четырехлетним сыном Иоанном Шестым, который сохранял в то время все права называться законным императором России.

Подготовка к свадьбе проходила в спешке. Почти весь ноябрь 1744 года великий князь Карл Петер лечился от кори, но его еще больным перевезли в Петербург, куда в декабре переехала и цербстская принцесса. Петр Третий еще не вполне успел оправиться после кори, как заболел оспой, которой тяжело болел большую часть декабря 1744-го и весь январь следующего года.

Между тем слежка Бестужева за салоном Иоганны принесла свои плоды. Один из его завсегдатаев — французский посол маркиз Ж. де ла Шетарди осмелился в деловом письме заметить, что Елизавета ленива и легкомысленна. Об этом стало известно Бестужеву. 6 июня Шетарди получил приказ навсегда покинуть Россию. Спустя сутки француз уезжал из страны, увозя с собой подаренную ему некогда Елизаветой золотую табакерку, с которой предварительно сняли портрет русской императрицы.

Пришлось собираться на родину и герцогине из Штеттина. Императрица жестко поговорила с Иоганной. Екатерина вспоминала в своих записках, что разговор был долгим. Дочь Иоганны и ее жених сидели в соседней зале на подоконнике и, ничего не подозревая, оживленно беседовали. Их беседу прекратил личный лекарь Елизаветы, действительный тайный советник Иоганн Герман Лесток, который объявил принцессе: «Ваше веселье сейчас прекратится. Укладывайте ваши вещи, вы немедленно отправляетесь восвояси». В это время вошла императрица и за ней — заплаканная Иоганна. Однако, заметив молодых, императрица улыбнулась им.

Позже Елизавета Петровна пригласила к себе Екатерину и расспросила ее об участии в разоблаченных «интригах». Девушка отрицала какое бы то ни было свое участие в них. Елизавета охотно ей поверила. Свадебные торжества пришлись на конец лета и продлились 10 дней — с 21 по 30 августа.

Спустя месяц после свадьбы мать Екатерины — теперь великой княгини — покинула Россию. Во время прощания с Елизаветой Петровной герцогиня на коленях вымаливала прощение, но не получила его. 28 сентября Иоганна выехала из Петербурга, получив на прощание 50 тысяч рублей и много дорогих подарков.

О детстве Софии свидетельства более многочисленны и более достоверны. Правда, в случае с исторической информацией о жизненном пути российской императрицы следует всегда помнить, что Екатерина приложила немало усилий, чтобы откорректировать свидетельства современников.

Мать называла дочку Фикхен (уменьшительно-ласкательная форма от имени София). Девочку окружали дети из простых бюргерских семей. Она принимала участие во всех детских играх и затеях, причем предпочитала общаться больше с мальчиками. Гувернантка Софии — француженка Бабет Кардель — оставила весьма нелестные замечания о способностях своей воспитанницы, утверждая, например, что у девочки «неповоротливый ум». Впрочем, став императрицей, Екатерина не раз с теплом вспоминала свою воспитательницу.

Возможно, что критика наставницы излишне сурова. Известно, что София проявляла в детстве живость ума и любознательность. По ее собственному свидетельству, она часто спорила с местным пастором, который преподавал ей закон Божий: «Я спорила жарко и настойчиво и поддерживала свое мнение против священника: он обосновывал свое мнение на текстах писания, а я ссылалась только на справедливость». Однажды в спорах о библейском толковании устройства мира Фикхен настолько надоела пастору расспросами о том, что представлял собой первичный хаос, что наставник выпорол ее розгами. Подобные эпизоды плохо согласуются с мнением о «неповоротливости ума».

Друг ее семьи, шведский дипломат граф Т. — А. Гилленборг (Гюлленборг) немало возмущался, узнав, что Иоганна не намеревается расширять образование дочери. Гилленборг утверждал, что видит у девочки «философское расположение ума». Обучение было организовано весьма просто: девочку научили писать красивым почерком, немного разбираться в музыке и литературе, говорить на французском, изящно кланяться и танцевать. «Меня воспитывали с тем, — записала позднее Екатерина в своем дневнике, — чтобы я вышла замуж за какого-нибудь мелкого соседнего принца, и соответственно этому меня и учили всему, что тогда требовалось».

В 1739 году София побывала в замке дальнего родственника Адольфа Фридриха, епископа Эйтенского, где познакомилась с двенадцатилетним принцем Карлом Петером Фридрихом Гольштейнским (Голштинским) — будущим Петром Третьим, русским императором и своим супругом. Карл Петер родился 10 февраля 1728 года в городе Киле (Померания) от брака дочери российского императора Петра Первого Анны Петровны и Карла Фридриха, герцога Шлезвиг-Гольштейн-Готторпского, который приходился родственником шведскому королю Карлу Двенадцатому. Таким образом, мальчик являлся законным наследником голштинской, шведской и русской корон.

Мать Софии, Иоганна, за счет благородного происхождения имела очень много ценных знакомств. В частности, в числе добрых знакомых герцогини состояла и правившая Россией с 1741 года императрица Елизавета Петровна, родная дочь Петра Первого. Дамы познакомились заочно через одного из родственников Иоганны и с тех пор часто переписывались.

Когда Елизавета решила женить своего племянника Петра (Карла Петера), она вспомнила о Софии Ангальт-Цербстской. Елизавета видела великого князя Петра своим преемником, российским императором, и с этой целью привезла его 15 ноября 1742 года из Киля в Россию, где он стал именоваться Петром Федоровичем. На место супруги будущего русского правителя имелись и другие кандидатуры — принцессы из Франции, Англии, Пруссии и Саксонии.

Брак племянника с француженкой императрица отвергла без колебаний. Елизавета не могла забыть нанесенного ей оскорбления: когда она была еще ребенком, ее прочили за Людовика Пятнадцатого, но русские получили тогда отказ. К тому же дипломатические связи между Россией и Францией заметно ослабли, Франция была причислена к потенциальным врагам России, чему немало способствовала своими провокациями, включавшими и переговоры с Турцией, и диверсии на верфях военного флота Российской империи.

Англией (к тому времени уже Великобританией) правили представители Ганноверской династии, которые находились у власти всего 40 лет. Кроме того, к Британии в России существовало недоверье, зародившееся еще в годы Северной войны. Англия расценивалась русскими не только как вероятный, но и опасный противник. (Эта оценка сохранится за Великобританией вплоть до начала 20 века).

Династический брак с прусской принцессой Ульрикой был весьма выгоден для России, поскольку родившийся в таком браке наследник мог бы претендовать и на прусскую, и на российскую короны. Установив столь тесные кровные связи, Пруссия и Россия сообща могли бы диктовать условия всей Европе, их армии одержали бы победу над любым противником. Однако этому браку препятствовал конфликт между Россией и Пруссией, который искусственно раздувал российский канцлер граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин, подкупленный саксонскими агентами. Выполняя заказ Саксонии, он заверял Елизавету в необходимости организовать союз с нею и Австрией против Пруссии. Предложение женить Петра на саксонской принцессе Марианне исходило, конечно, от Бестужева. России союз с этим государством был невыгоден по целому ряду причин, кроме того, заключению соглашения препятствовали серьезные разногласия между Россией и Саксонией по вопросу о совместных действиях в Европе. Однако русского канцлера это не останавливало. Елизавета Петровна отвергла предложение Бестужева и начала тайные переговоры с Иоганной через обер-гофмаршала О. Ф. Брюммера, воспитателя великого князя. Спустя некоторое время к этим переговорам присоединился Фридрих Великий, рассчитывавший, что брак российского наследника и ангальтской принцессы снизит вероятность войны с Россией, к которой он был не готов. Некоторые историки рассматривают Екатерину Вторую как протеже прусского короля. Однако нельзя с полной уверенностью утверждать, что Фридрих оказал важнейшее влияние на решение вопроса о заключении этого брака. Окончательный выбор Елизавета сделала самостоятельно.

Вероятно, впервые София поняла, какие переговоры ведутся с ее матерью, когда ее отец был произведен (без явных на то причин) Фридрихом в генерал-фельдмаршалы. Вскоре русская императрица прислала ей подарок — свой портрет, украшенный брильянтами. Спустя еще некоторое время из Санкт-Петербурга пришел заказ на портрет Софии для галереи портретов немецких принцесс, которую будто бы составляет российская государыня. Однако в те времена портреты девушек заказывали почти исключительно с целью посмотреть на возможную невесту, и Софии это было хорошо известно.

1 января 1744 года Иоганна получила от Брюммера письмо, в котором он предлагал посетить Россию, чтобы иметь возможность лично «отблагодарить» Елизавету Петровну за оказанные милости и дружеское расположение. Мать Софии поняла, что ей предлагают привезти в Россию юную принцессу.

Получив письмо из России, родители ничего не говорили дочери о ее намечающемся браке. Фикхен сама догадалась о содержании письма и заявила: «Я буду царствовать или погибну». Позже те же слова она повторит своему другу и страстному поклоннику англичанину Ч. Хэнсбери-Уильямсу, объясняя причины, которые подвигли ее на заговор против супруга. 

В тот же день, спустя несколько часов после получения депеши из России, прибыл курьер от Фридриха. Прусский король открыто сообщал в своем послании об истинном значении предстоящего визита в другое государство, иронизируя над «алчными русскими министрами» (имея в виду Бестужева) и саксонцами, которые истратили немалую сумму, но не сумели приблизить свою принцессу к российскому трону.

Будущая российская императрица родилась 21 апреля 1729 года в семье сорокалетнего Христиана Августа, наследного принца Ангальт-Цербстского герцогства, и семнадцатилетней Иоганны Елизаветы, принцессы Шлезвиг-Гольштейн-Готторпской. Герцогство являлось суверенным государством, которое входило в состав Священной Римской империи германской нации. Империя включала в себя свыше 300 таких мелких государств, часто именовавшихся княжествами. Среди них было несколько крупных земель, периодически оказывавшихся в состоянии войны друг с другом, но большинство княжеств отличались крайне незначительной площадью.

Само Ангальт-Цербстское герцогство в периоды максимального расцвета едва достигало площади 2 тысяч квадратных километров. Над бесчисленными княжествами возвышался император, который в русских деловых бумагах обозначался латинским титулом кесаря (цезаря). Но власть его была формальной: титул кесаря вызывал уважение (прочие европейские монархи традиционно заверяли кесаря в своем почтении), но не позволял проводить реальную политику.

Отец будущей императрицы Христиан Август принадлежал к древнему роду герцогов Ангальтских, основатель которого Арибо Беренгер Пятый, граф Балленштедтский, упоминался в хрониках 8 века и был представителем самой древней ветви европейской знати — Асканиев (с 6 века). Незначительные размеры герцогства, его неоднократный раздел наследниками и участие в войнах между крупными княжествами империи привели к тому, что маленькое государство в 18 веке оказалось очень слабо развитым в экономическом отношении. Наследный принц (герцог), управлявший этими землями, состоял на службе у прусского короля Фридриха Вильгельма Первого, возглавляя Ангальт-Цербстский полк прусской пехоты, сформированный из ангальтских волонтеров. Прусские власти охотно приглашали на военную службу иноземцев, поскольку численность собственного войска их не устраивала. (Кроме того, пруссаки часто похищали мужчин в соседних государствах и заставляли пленников служить принудительно, а тех, кто пытался бежать, жестоко наказывали. Некоторые германские княжества, пытаясь защитить свое население от таких похищений, ловили и казнили прусских агентов, но остановить такую практику пополнения прусской армии не могли).

Весной 1729 года полк Христиана Августа размещался в Померании, в городке Штеттин, где и родилась Екатерина. Историки до сих пор не установили, какое имя девочка получила при крещении. Более поздние документы свидетельствуют, что в честь трех тетушек ее назвали София Фредерика Августа. В тоже время французский посол (и, как тогда обыкновенно случалось, шпион) шевалье де Рюльер в своих письмах называл русскую императрицу Софией Фредерикой Доротеей. Можно, конечно, предположить, что автор письма просто ошибся. Труднее объяснить отсутствие точных сведений о месте рождения Софии — Екатерины.

Город Штеттин называется родиной Софии весьма условно, по устоявшейся традиции, которая связывается со свидетельством самой императрицы, а также  с указанием на это в письме ее отца (полковник пишет о рождении у него дочери в городе Штеттине). Однако в штеттинских городских архивах не оказалось записей о ее рождении. Поиски подобных документов ведутся с 18 столетия — их начали еще при жизни Софии, однако до сих пор они не увенчались успехом. Этот факт историки объяснить не могут: несмотря на бедность герцога, появление в его семье потомства было большим событием (в те времена еще очень много значили титулы и древность рода), которое так или иначе должно было отразиться в городских документах.

Русская императрица утверждала, будто «родилась в доме Грейфенгейма, на Мариекирхенхоф». Но в Штеттине никогда не было улицы с таким названием, а ангальтский полковник, как установлено историками, квартировал с семейством в доме 791 на Домштрассе.

Историки выстраивают версии, которые могли бы как-то объяснить эти биографические странности будущей русской императрицы. Согласно одной из них София родилась не в Штеттине, а в городе Дорнбурге.

Сторонники другой версии опираются  на свидетельства современников, отмечавших ветренность и кокетливость юной супруги старого полковника. Они указывают, что старый герцог Ангальт-Цербстский всегда холодно относился к дочери, а ее матерью одно время интересовался прусский принц Фридрих — впоследствии король Фридрих Великий. По их мнению, русская императрица — неродной ребенок ангальтского правителя, ее отцом был Фридрих. Впрочем, прусского властителя можно вычеркнуть из списка потенциальных отцов Екатерины: Фридрих не мог иметь детей.

По материнской линии в роду принцессы Софии можно насчитать много русских, в том числе таких знаменитых представителей Киевской и Галицкой династии, как Даниил Галицкий, Мстислав Великий, Владимир Мономах, Ярослав Мудрый. По отцовской линии в роду Софии были княжны Мария-Добронега, дочь Владимира Крестителя (Красное Солнышко), и Анастасия, дочь Ярослава Мудрого. 

Более аргументированным представляется предположение, что София действительно родилась в Штеттине, но ее отцом был русский дворянин. Оно основывается на мнении ряда современников императрицы. Например, журналист и переводчик Н. И. Греч, неизменно щепетильный и точный в подобных вопросах, не позволявший себе распространять необоснованные слухи, утверждал следующее: «Эта немецкая принцесса происходила от русской крови. Отец ее, принц Ангальт-Цербстский, был комендантом в Штеттине и жил с женою в разладе. Она проводила большую часть времени за границей, в забавах и развлечениях всякого рода. Во время пребывания в Париже, в 1728 году, сделался ей известным молодой человек, бывший при русском посольстве, Иван Иванович Бецкой, сын пленника в Швеции князя Трубецкого, прекрасный собою, умный, образованный. Вскоре по принятии его в число гостей княгини Ангальт-Цербстской она отправилась к своему мужу в Штеттин и там 21 апреля 1729 года разрешилась от бремени принцессою Софией Августою, в святом крещении Екатерина Алексеевна. Связь Бецкого с княгинею Ангальт-Цербстскою была всем известна». Возможно, именно поэтому предполагаемый родитель Софии позднее в России был возвышен при дворе Екатерины Второй и пользовался любовью и почитанием императрицы. Современники утверждали, что Екатерина Алексеевна «любила его, как отца».