Уже осенью 1917 года с улиц городов исчезли нарядные дамы и кавалеры. Английский писатель-фантаст Г. Уэллс, посетивший Советскую Россию, писал о питерской уличной толпе: «Прохожие… были одеты в невообразимые лохмотья, поскольку в России не было ни новой одежды, ни новой обуви. У многих людей на ногах были лапти… Даже у большевистских комиссаров были щетинистые щеки, поскольку бритвы и подобные вещи не производились и не импортировались». Однако при Петроградском Совете уже в 1918 году существовал особый склад конфискованных вещей, откуда по записке можно было получить одежду самого лучшего качества. Своеобразным символом «военного коммунизма» стала кожанка — форменная одежда летчиков и шоферов эпохи Первой мировой войны.
Хотя победивший класс (пролетариат) имел определенные привилегии, в условиях разрухи и нищеты никакая система распределения не могла обеспечить нормальное существование даже «классово полноценным элементам».
В январе 1921 года было решено обеспечить питерских рабочих нижним бельем. Для этой цели из особых запасов пряжи изготовили 17 тысяч трикотажных комплектов. Но такие акции были разовыми, и ощущение неравенства в «пайковом» обществе все более усиливалось.
В сентябре 1920 года, выступая на заседании Петросовета, рабочий Обуховского завода заявил: «Товарищи, при буржуазном строе я ходил в грязной блузе, а паразит, тот, который избивал нашего брата и пил его кровь, носил галстуки и крахмалы, а теперь и наши товарищи, и члены нашей организации унаследовали эти галстуки и крахмалы, и сами начали чище буржуазии наряжаться». И действительно, на фоне оголодавшей толпы петроградцев сразу можно было узнать представителей большевистской партийно-государственной элиты.
Недовольство рабочих ущемлением «имущественных прав» нарастало. Их уже не могла успокоить отмененная в январе 1921 года плата за ширпотреб, медикаменты, услуги пошива и парикмахерских.
Более того, политические сводки о настроениях населения в феврале — начале марта 1921 года зафиксировали активное недовольство «военно-коммунистическими» мероприятиями: «Трамваи даром, а они почти не ходят, нет топлива, лекарства даром — а их нет в аптеках. Газеты даром, а их нет, так как нет бумаги, все то даром, чего нет… квартиры всем с 1 января бесплатно и с ноября никому ни полена не давали, а сейчас в марте обеды всем бесплатно, хуже, чем свиньям приготовлены… Бани бесплатные, там так холодно и вода не идет. Продукты, как то: хлеб и остальное бесплатно, но хлеба дают очень мало, продуктов же — не чаще одного раза в месяц».
Еще большие запустение и разруха наблюдались в жилищном фонде. В конце мая 1921 года Совет народных комиссаров был вынужден констатировать «хищническую эксплуатацию и разрушение жилищ».
Документы официального обследования одного из домов свидетельствовали: «… водопровод во всем доме не действует. Уборные не действуют… Полы в некоторых комнатах положены, очевидно, на топливо. Чем ниже спускаться, тем этажи представляют картину разрушения и антисанитарного состояния все мрачнее и мрачнее… Мусорные ямы и люки переполнены. Общее впечатление, что весь дом представляет вредную клоаку, жильцы этого дома должны быть безотлагательно выселены, немедленно надлежит принять энергичные меры и привести дом в удовлетворительное санитарное состояние».
В ноябре 1921 года Народный комиссариат внутренних дел предложил «новую жилищную политику», которая предоставляла «коллективам жильцов, арендаторам и домовладельцам определенную самостоятельность в эксплуатации помещений» и освобождала население «от излишних стеснений и регламентаций в занятии жилищ». На возможных арендаторов и владельцев возлагалась обязанность ремонта разрушенных зданий. Но лишь через 1 год и 2 месяца, после официального введения нэпа в мае 1922 года, ВЦИК принял постановление об основных частных имущественных правах, в котором признавалась частная собственность на жилые строения. До той поры основная масса горожан существовала в ужасающих условиях.
Люди ждали от политиков перемен прежде всего в повседневной жизни. Они хотели самостоятельно выбирать жилье, покупать продукты и товары в магазинах, нормально питаться. Добиться всего этого было нелегко, так как за два с половиной года новой власти удалось разрушить устойчивые представления городского жителя о нормальном человеческом доме. Привычные и важнейшие стороны быта после 1917 года подверглись резким изменениям. И «квартирный передел» (переселение рабочих в «господские» квартиры), и «пайковый рай», выразившийся в закрытии магазинов, произвели удручающее впечатление на Г. Уэллса, посетившего Петроград осенью 1920 года: «Прогуливаться по улицам при закрытых магазинах кажется совершенно нелепым занятием. Для нас современный город, в сущности, лишь длинный ряд магазинов, ресторанов и тому подобное. Закройте их, и улица потеряет всякий смысл».
Многие партийцы воспринимали реалии этого времени как закономерный шаг на пути к социализму. Не случайно некоторые черты, присущие «военному коммунизму», сохранились и после окончания Гражданской войны. Например, партийный секретарь из Тамбовской губернии писал, что «для сбора сельхозналога применяются почти повсеместно репрессивные меры. Часто прибегают к массовым арестам и конфискации имущества с последующей его продажей с молотка». В Моршанском уезде «за неуплату налогов разрушали каменные амбары, игнорируя жалобы и обращения».
Подобного рода меры не имели никакого экономического смысла. Даже ГПУ, использовавшее в своей специфической деятельности отнюдь не мягкие методы, было обеспокоено чрезмерным рвением местных товарищей: «Для того чтобы заставить платить налог, обычно полагаются на репрессии, как, например, опись и продажа собственности и арест неплательщиков. В некоторых губерниях число арестованных достигло несколько сот на уезд, а в Ставропольской губернии было арестовано 10 000 неплательщиков».
Поколение коммунистов эпохи Гражданской войны, привыкшее атаковать и уничтожать классового врага, пыталось и многие проблемы мирного времени решать по-военному. «Если враг не сдается, его уничтожают» — этот императив, высказанный М. Горьким, отражает психологию новой правящей политической элиты. Это были большевики, победившие в братоубийственной Гражданской войне и воспринимавшие «чрезвычайщину» и насилие как нормальные способы разрешения любых конфликтов. Данное обстоятельство во многом предопределило судьбу новой политической линии, которая шла на смену «военному коммунизму».
Многие партийцы воспринимали реалии этого времени как закономерный шаг на пути к социализму. Карл Маркс, изучая развитие экономики при империализме, указывал, что безудержный рост картелей, синдикатов, трестов и тому подобных объединений капиталистов неизбежно приведет к появлению «монополии монополий», которой и окажется социалистическое государство. Сложившиеся в 1918 году условия (полная национализация промышленности и установление сверхцентрализованного контроля над ней через сеть главков, механизм уравнительного распределения, а также инвентаризация всего и вся в хозяйстве страны посредством «чрезучета») обеспечивали, как казалось поначалу большевикам, скорый и безболезненный переход к настоящему коммунистическому обществу. Поэтому на первых порах необходимость в поисках альтернативы «военному коммунизму» отсутствовала.
Не случайно даже впоследствии, по завершении Гражданской войны и во время перехода к новой экономической политике (нэпу), в принципах хозяйствования большевиков сохранились некоторые черты, присущие «военному коммунизму».
Об авторе