Архив автора admin

К концу 1930 года власть достигла значительных результатов в насаждении колхозного строя. Несмотря на яростное сопротивление крестьянства, деревня сдавалась большевикам. Начинался новый этап наступления на «мелкособственнические инстинкты». Он закончился в 1932 году трагическим провалом аграрной политики ВКП(б) и массовым голодом, унесшим жизни миллионов людей.

Создание коллективных хозяйств при отсутствии опыта их управлением, недостатке специалистов и техники только усилило дезорганизацию в деревне. В колхозах установилась уравниловка, урожай свозился на общий заготовительный пункт, у крестьян частично изымался даже семенной хлеб. Все это лишало их материального стимула к труду. Многие переставали выходить на работу — отказывались трудиться даром.

Летом 1931 года партия выдвинула задачу поголовного обобществления скота с применением принудительных методов. В ответ начались массовые выходы крестьян из колхозов с требованиями вернуть им скот, инвентарь, часть посевов. Например, весной 1932 года в Раненбургском районе ЦЧО (Центральночерноземной области) заявления о выходе из колхоза подали 14 процентов крестьян. Они не выходили на работу и требовали от правления возвратить им лошадей, коров и инвентарь. Были выдвинуты лозунги «Долой колхозы!», «Да здравствует единоличник!». Милиция и органы ОГПУ стали выявлять зачинщиков и арестовали сто крестьян.

На окраинах страны шли не менее драматические процессы, во многом обусловленные тем, что присланные сюда «коллективизаторы» — коммунисты и комсомольцы, воодушевленные самыми благими намерениями, — не знали ни местных языков, ни местных обычаев. Это приводило к массовым драмам. Так, желание во что бы то ни стало загнать в гигантские коммуны скотоводов Казахстана обернулось настоящим восстанием, подавлять которое пришлось с помощью регулярной армии. Из подлежащих «коммунизации» и переходу на оседлый образ жизни 556 тысяч семей казахов 183 тысячи предпочли откочевать вместе со скотом на территорию Китая.

Планы, установленные для Узбекистана, предполагали резкое сокращение посевов зерновых культур и гигантский рост хлопковых плантаций. Это закрепило бы за республикой роль сырьевого придатка хлопкоперерабатывающих предприятий за пределами Узбекистана. Подобный план вызвал сопротивление местной партийной верхушки, которая постаралась довести до Кремля свой альтернативный план развития местного хозяйства. Фразу «Вы не можете есть хлопок» Сталин не простил первому секретарю А. Икрамову (отцу известного советского писателя К. Икрамова). Члены «группы Икрамова — Ходжаева» были обвинены в «буржуазном национализме» и расстреляны.

Глухое сопротивление села заставило ЦК пересмотреть прежние стандарты «сплошной коллективизации»: теперь она считалась осуществленной в тех районах, где в колхозы было вовлечено не 100, а 70 процентов крестьян. Тактика решительного наступления на село с последующей частичной корректировкой (которую запрещалось внутри партии считать «отступлением») продолжалась и далее. «Классовых врагов» вне колхозов теперь практически не оставалось. Пришлось бороться с ними внутри коммуны. 

6 и 10 мая 1932 года СНК СССР и ЦК ВКП(б) приняли совместные постановления «О плане хлебозаготовок из урожая 1932 года и развертывании колхозной торговли хлебом» и «О плане скотозаготовок и о мясной торговле колхозников и единоличных трудящихся крестьян». После выполнения государственного плана хлебо- и мясозаготовок и образования необходимых фондов (семенного и других) для колхозов допускалась торговля оставшейся продукцией по рыночным ценам. При этом план хлебозаготовок и мясозаготовок был сокращен. Отменялись все (как республиканские, так и местные) налоги и сборы с торговли колхозов и крестьян-единоличников. Их доходы от продажи на рынке продукции собственного производства не облагались сельскохозяйственным налогом, а с единоличников взималось не более 30 процентов доходов от торговли.

Однако даже уменьшенные хлебозаготовительные планы в условиях неурожая в ряде традиционно «хлебных» районов страны оказались невыполнимыми. В июле 1932 года, в первый  месяц нового урожая, заготовки были на 55 процентов ниже уменьшенного плана, утвержденного весной. В этих условиях власть снова начала проводить политику репрессий и административного нажима на деревню. Теперь под удар попали уже сами колхозы, которые часто находились в состоянии хронического полураспада. Сознание того, что «все вокруг колхозное, все вокруг мое» часто приводило к случаям присвоения общественной собственности. «Лекарство», как часто водилось в эту эпоху, оказалось более сильнодействующим, чем того требовала болезнь.

7 августа 1932 года в СССР появился закон об охране социалистической собственности, который приравнивал колхозную собственность к государственной. В народе он получил название «закон о пяти колосках». За воровство колхозного имущества в качестве наказания определялась высшая мера — расстрел с конфискацией нажитого, а при смягчающих обстоятельствах — лишение свободы на срок не менее десяти лет.

На очередном пленуме ЦК ВКП(б), состоявшемся в январе 1933 года, нарком юстиции РСФСР Н. В. Крыленко сообщил, что общее количество лиц, осужденных по закону от 7 августа 1932 года, составляет 54645 человек. Высшую меру наказания суд назначил в 2110 случаях (она была приведена в исполнение примерно в 1000 случаях).

22 октября 1932 года Политбюро приняло решение о создании на Украине и Северном Кавказе чрезвычайных комиссий с целью увеличения хлебозаготовок. Комиссию на Украине возглавлял председатель СНК В. М. Молотов, на Северном Кавказе — Л. М. Каганович, с 1932 года заведовавший сельскохозяйственным отделом ЦК ВКП(б).

В конце 1932 года на Северный Кавказ, Украину и Нижнюю Волгу Сталин направил чрезвычайные комиссии ЦК ВКП(б) по хлебозаготовкам, обладавшие правом применять массовые репрессии. Крестьяне пытались утаить от уполномоченных по хлебозаготовкам часть урожая, что расценивалось как злостный саботаж и вредительство, требующее введения чрезвычайных мер.

С помощью крайкомов и обкомов партии чрезвычайные комиссии провели ряд репрессивных мер по отношению к колхозам и деревням, которые «злостно саботировали» хлебозаготовки. Такие села и хозяйства заносились на «черную доску», к ним применялись методы экономической блокады: прекращение подвоза товаров, полное свертывание торговли, остановка кредитования, досрочное взыскание кредитов и других финансовых обязательств. Из крестьянских амбаров вывозили весь хлеб («до последнего зерна»). Органы ОГПУ очищали колхозы от «враждебных элементов».

В районы, где сопротивление села было наибольшим, Сталин, как правило, направлял самого жестокого и последовательного «коллективизатора» — Л. М. Кагановича, который наделялся чрезвычайными полномочиями, подкрепленными внушительными силовыми ресурсами. Особенно тяжкими последствия поездки Л. М. Кагановича оказались для крестьянско-казацкого населения Северного Кавказа. Там только за  1932 год было смещено 36 процентов председателей колхозов. Под давлением и руководством Кагановича бюро Северо-Кавказского райкома ВКП(б) осенью 1932 года приняло решение выселить на Север всех жителей трех казачьих станиц — Полтавской, Медведовской, Урупской! 45 тысяч человек были изгнаны. Население 12 крупных станиц подвергли частичному выселению за пределы края. Политическая проблема была решена, зато усугублена экономическая: переселенные сюда крестьяне из малоземельных деревень Нечерноземья не могли обеспечить столь же высоких урожаев, как изгнанные кулаки и подкулачники из черноземных областей.

Одним из символов и героев эпохи был объявлен 14-летний житель уральского села Герасимовка Павел Морозов, превратившийся в официальной советской мифологии в пионера-героя, разоблачившего отца-кулака и за это злодейски убитого вместе со своим 9-летним братом. Реальная история П. Морозова еще не расследована историками тщательно, но факты говорят о том, что это была скорее «бытовуха» в семье спецпереселенцев, чем политическое дело. Отец мальчика был не кулаком, а пьяницей (и в подпитии бил жену и детей) и «моральным разложенцем» (ушел из семьи к другой женщине). Но Морозова-старшего подвели под политическую статью. Павлик вряд ли мог быть единственным автором «сигнала»: одноклассники вспоминали о его редкой безграмотности. Кстати, в пионеры П. Морозова приняли уже посмертно… 

Несмотря на то что в 1931 — 1932 годах сократились валовые сборы зерна, хлебозаготовки возросли, поскольку была увеличена доля отчисления государству от собранного урожая. Крестьяне сдавали хлеб по ценам в 8 — 10 раз ниже рыночных. Средства, вырученные от экспорта зерна, шли на закупку промышленного оборудования. В 1930 году (при высоком урожае) за границу было продано 4,8 миллиона тонн зерна, в 1931 году (когда случился недород) — 5,2 миллиона тонн, а в 1932 году (в условиях начавшегося голода) — 1,8 миллион тонн.

Отобранное у крестьян зерно предназначалось в основном для поставок в Германию. В соответствии с советско-германским соглашением 1931 года в обмен на германские кредиты (более 1 миллиарда марок, которые фактически шли на оплату поставляемого немецкого оборудования) Советский Союз обязался снабжать Германию сельхозсырьем и золотом, добыча которого интенсифицировалась на Калыме и в Магадане руками все тех же спецпереселенцев и прочих «врагов народа».

Выступая на 16 съезде партии (в июле 1930 года), И. В. Сталин был категоричен: «Нет больше возврата к старому. Кулачество обречено и будет ликвидировано. Остается лишь один путь, путь колхозов». Угроза раскулачивания, возможно, была одной из самых действенных и эффективных мер при проведении колхозной политики.

Первый этап коллективизации сопровождался массовыми репрессиями против кулачества, носившими в большинстве случаев внесудебный характер. 30 января 1930 года Политбюро (а не ЦК, как это обычно бывало) утвердило подготовленный специальной комиссией под председательством В. М. Молотова текс постановления ЦК ВКП(б) «О мерах по ликвидации кулачества как класса в районах сплошной коллективизации». Сельскохозяйственный инвентарь и имущество кулаков направлялись в неделимые фонды колхозов в качестве взноса за бедняков и батраков (за исключением той части, которая шла на погашение долгов кулацких хозяйств государству и кооперации). Конфискованные жилые постройки передавались на общественные нужды сельсоветов и колхозов.

Исключительно благоприятные погодные условия 1930 года позволили собрать рекордный урожай хлеба в 83,5 миллиона тонн. Хлебозаготовки, осуществляемые по проверенным лекалам последних двух лет, принесли 22 миллиона тонн зерна, в 2 раза больше, чем в последние годы нэпа. Эти цифры могли рассматриваться как подтверждение правильности линии Сталина на форсированную коллективизацию в интересах ускоренной модернизации. Вот только колхозные крестьяне, у которых отобрали 50 — 60 процентов урожая (на Украине этот показатель достигал 70 процентов), вряд ли были счастливы.

Примеры так называемой кулацкой частушки:

Дорогой товарищ Сталин,

Ты без хлеба нас оставил. 

Или:

Сидит Сталин на лугу,

Жрет лошадиную ногу.

Пусть знает эта гадина, 

Почем теперь говядина. 

Политика колхозного «кнута и пряника» продолжала действовать. «Пряников» было меньше — теперь к колхозам переходили конфискованные кулацкие земли плюс находившиеся ранее в общем пользовании крестьянские пастбища и леса. Приемов и методов остраски — больше: районы, не показавшие особой тяги к коллективизации, отстранялись от промтоварного снабжения и, главное, подвергались новой волне раскулачивания.

Кулачество делилось на три категории: контрреволюционный кулацкий актив, наиболее крупные кулаки и прочие. Первых ждал немедленный арест и отправка в места заключения, а в случае вооруженного сопротивления, расценивающегося как контрреволюционное выступление, — и смертная казнь. Вторые и третьи подлежали выселению: соответственно — в отдаленные места (в основном, Казахстан, Урал, Алтай, Новосибирская область) и за пределы колхозных земель. Грани между этими категориями часто были очень условными и стирались стремлением к главной цели — передать землю и имущество раскулаченных в собственность колхозов.

Списки крестьянских дворов, подлежащих раскулачиванию, составлялись местными властями, принимались сельскими сходами и утверждались районными руководителями. Судьбу крестьянской семьи, попавшей в список, решала «тройка» (чрезвычайный орган, появившийся именно в годы коллективизации) в составе первого секретаря райкома партии, председателя райисполкома и начальника районного управления ОГПУ.

Очень часто раскулачивание давало повод для сведения старых счетов. Формально кулаком мог считаться только тот, кто использовал наемный труд, но на практике к кулачеству нередко причисляли «справных мужиков» (которые сегодня именуются «крепкими хозяйственниками») или «чудаков», упорно не желавших идти в колхоз. Для тех, кто по своему имущественному положению никак не мог быть причислен к кулачеству, был изобретен термин «подкулачник» — пособник классового врага. Так что в списки мог попасть любой колхозник, прогневивший всесильную «тройку».

Политика раскулачивания привела к тому, что большинство крепких хозяйств прекратило свое существование. 23 декабря 1930 года местным советам разрешили самостоятельно устанавливать кулацкие признаки. В центр непрерывно поступали жалобы от крестьян в связи с тем, что к числу кулаков финансовые органы нередко приписывали середняков. Основанием для индивидуального обложения служило наличие ручной молотилки, сепаратора. В расчет принималась даже продажа на рынке продукции, произведенной в личном подсобном хозяйстве.

По оценкам большевиков, общее число кулацких хозяйств составляло 5 — 6 процентов от числа крестьянских дворов. В то же время число «раскулаченных» доходило до 15 процентов, а количество «лишенцев» (незаконно лишенных избирательных прав из-за отказа вступить в колхозы) — до 20 процентов. По официальной статистике, из 100 миллионов крестьян в СССР были репрессированы 1,5 миллиона человек.

Для выявления кулаков организаторы колхозов пользовались весьма простой схемой. Советская власть призывает создавать коллективные хозяйства, те, кто сомневаются, возражают и к тому же имеют богатые дворы, выступают против власти и, следовательно, являются кулаками.

В определенной степени за случившуюся драму ответственность несет не только политическое руководство страны. Процесс раскулачивания канонизировал застарелую социальную рознь в деревне на рубеже 20 — 30-х годов и низовое чувство обиды и желания расквитаться с ее виновниками.

Партийное руководство получало немало писем со свидетельствами о подобных настроениях. Вот отрывки из характерного письма крестьянина-бедняка И. В. Комарова из Орловского района, адресованное всесоюзному старосте М. И. Калинину: «…я замечаю, что крестьяне себя стали чувствовать, как называется, крепко, а раз он чует себя крепко, то от такого крестьянина стремления к социализму не дождешься… Когда у крестьянина есть коровенка и… или куры, то он гоняется за Властью. Как только приобрел лошаденку, ну тогда уже везде и повсюду клеймит позором Власть Советов… 

Мои пожелания… согласно постановления толкай же деревню к коллективизации, дорогой тов. М. И. Вот беда, что мне пришлось все время быть на фронтах, а мои соседи набивали карман…».

Положение спецпереселенцев было очень тяжелым. Опеку над ними осуществляли органы ОГПУ. Поселки, определенные в качестве мест проживания для кулаков, мало отличались от концлагерей. Большинство из высланных работало на лесоповале и в горнодобывающей промышленности.

Из-за отсутствия надлежащего питания и медицинского обслуживания многие из спецпереселенцев потеряли трудоспособность. В сибирских леспромхозах на почве недоедания у спецпереселенцев (в особенности у детей) развивалась цинга, возникали вспышки брюшного и сыпного тифа. Снабжение переселенцев практически не обеспечивало их выживания. В Сибири суточная норма на одного человека составляла 200 грамм муки, 20 грамм крупы, 6 грамм сахара, 3 грамма чая, 75 грамм рыбы и 7 грамм соли. Охрана получала гораздо больше муки в 3,5 раза, крупы — в 6 раз, сахара — в 5 раз. На Урале нормы были еще ниже. Но даже эти немыслимо малые нормы обеспечивались лишь на 50 — 70 процентов (видимо, считалось, что обворовывать «мироедов» — вовсе не преступление). Цены же на эти продукты были на 15 процентов выше, чем в кооперативной торговле. В итоге за 1932 — 1935 годы умер каждый шестой спецпереселенец, то есть более 300 тысяч человек.

По сталинской Конституции 1936 года спецпереселенцам возвратили гражданские права, но покидать места поселения им не разрешалось. В 1941 году уже 930,2 тысяч человек проживали в спецпоселках. Во время Великой Отечественной войны 100 тысяч человек из числа спецпереселенцев были призваны в армию, а их семьи вычеркнуты из списка неблагонадежных. Но только после смерти И. В. Сталина, во времена хрущевской оттепели, они снова смогли стать свободными гражданами.

20 июля 1931 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление о прекращении массового выселения кулаков. В дополнение к нему 25 июня 1932 года ЦИК СССР издал указ «О революционной законности».

Раскулачивание выступало экономическим и психологическим стимулом для осуществления программы сплошной коллективизации. Репрессии, экспроприация и депортации становились мерами устрашения для единоличников и основанием для передела собственности: колхозам или даже отдельным бедняцким хозяйствам передавалось имущество раскулаченных.

Постановление ЦК ВКП(б) «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству» от 5 января 1930 года устанавливало окончательные сроки: коллективизация в Нижнем Поволжье, на Дону и Северном Кавказе должна завершиться к осени 1930 года, в крайнем случае — к весне 1931 года, а в остальных районах — на год позже. Должно было развернуться настоящее социалистическое соревнование по созданию колхозов. Если раньше основной формой коллективного хозяйства считалась артель, то теперь брали курс на организацию коммун, где практически все имущество должно находиться в коллективной собственности. Темпы коллективизации после постановления «О темпах», естественно, не могли не увеличиться. Если первого октября 1929 года в колхозах состояло 7,3 процента крестьянских дворов, то к марту 1930 года — уже 58 процентов. Однако большинство созданных колхозов существовали только на бумаге и в официальных рапортах. Кроме победных реляций в Кремль все в больших объемах поступали и тревожные сигналы о массовом забое скота, нехватке семян для весеннего сева (последствие конфискации зерна), участии в террористических актах на селе против проводников партийной линии не только кулаков, но и значительного числа середняков и даже бедняков. За январь — март 1930 года только в РСФСР произошло более 1600 крестьянских выступлений.

В это время в «Правде» появилась статья И. В. Сталина «Головокружение от успехов», в которой вождь критиковал перегибы, допущенные при организации колхозов. Однако вся непосредственная ответственность за проведение на селе сталинских ценных указаний была возложена на исполнителей — местные парторганизации и советских работников. Одновременно в газете опубликовали документ, с которого надо было начинать еще в 1928 году — примерный Устав колхозов. В соответствии с ним колхозникам позволялось иметь приусадебный участок, допускалось наличие в личном владении коровы, мелкого скота, птицы. Новые сталинские ценные указания воплотились в постановлении ЦК ВКП(б) «О борьбе с искривлениями партлинии в колхозном строительстве» от 14 марта 1930 года, фактически разрешавшем выход из колхоза тех, кто вступил под принуждением. Началась массовая «деколлективизация» — бегство из колхозов. Настроение нового «исхода» один из крестьян выразил следующим образом: «Ухожу, потому что насилия нет, и желаю обождать». К 1 июля в колхозах остался лишь 21 процент крестьян. Выходившие уже не могли рассчитывать на возврат своих наделов, попавших в общий колхозный массив. Взамен колхозное руководство старалось выделить новым единоличникам самые худшие участки земли и обложить податями, превосходящими колхозные. Действительность опровергала один из главных тезисов сталинской статьи и постановления от 14 марта — постулат о необходимости и обратимости коллективизации.

Отступление от генеральной линии сплошной коллективизации было временным. Уже в сентябре 1930 года ЦК ВКП(б) направил всем крайкомам, обкомам, а также Центральным комитетам компартий республик директивное письмо, в котором резко критиковалось пассивное отношение к увеличению уровня коллективизации со стороны первичных партийных ячеек. В письме подчеркивалась необходимость развернуть политическую и организационную работу в деревне и добиться нового притока крестьян в колхозы.

Главной проблемой социалистических преобразований сельского хозяйства был разрыв между ростом числа коллективизированных хозяйств и постоянно отстающих от него развитием материально-технической базы села. Первые машино-тракторные станции (МТС) появились уже в 1928 году. Использование тракторов требовало ликвидации межей и, следовательно, объединения земель.

Именно появление трактора было одним из самых запоминающихся эпизодов кинокартины А. Довженко «Земля», поднимающей социальные конфликты в украинском селе в период коллективизации до высот греческой трагедии. Правда, ироничный Г. Уэллс назвал трактор главной звездой этой ленты. Названия советских кинофильмов второй половины 20-х годов вообще очень характерны — «Земля жаждет» или «Земля ждет хозяина». 

В 1928 году в сельском хозяйстве было всего 27 тысяч тракторов, 2 комбайна, 700 грузовиков. В 1929 году в целом по стране тракторами обрабатывался 1 процент общей площади пашни (или 14 процентов колхозной). Агитировать с помощью техники за вступление в колхозы было в таких условиях невозможно. Оставались проверенные административные меры, подкрепленные силовыми аргументами. Тем временем под прикрытием политики коллективизации Сталин решал свои политические задачи сокрушения последних серьезных оппонентов в партии и правительстве — «правых» уклонистов Бухарина и Рыкова. 1 октября 1929 года в колхозах состояло 7,5 процентов крестьянских хозяйств. Это позволило И. В. Сталину утверждать, что началось массовое колхозное движение, произошел коренной перелом в недрах крестьянства в пользу колхозов. Об этом партийный вождь заявил в статье «Год великого перелома», опубликованной в одном из ноябрьских номеров газеты «Правда». Под воздействием статьи на местах появился лозунг, отражавший психологию и настрой  Гражданской войны: «Кто не идет в колхоз — тот враг Советской власти». В декабре 1929 года был образован Наркомат земледелия СССР, ответственный за проведение коллективизации. Однако осенью 1929 года лишь около 15 процентов крестьянских хозяйств были затронуты переходными производственными отношениями, которые непосредственно предшествовали коллективистским.

Тем не менее число колхозов и совхозов постепенно увеличивалось — не в последнюю очередь за счет не изживших себя традиций крестьянского мира (общины). Еще П. А. Столыпин отводил производственной кооперации главную роль в подъеме хозяйств бедных крестьян. Кооперативное движение на селе реализовалось в виде создания многочисленных товариществ и артелей, которые соответствовали традиционному жизнеустройству российской деревни. Совместная обработка земли стала восприниматься как некий возврат к добрым общинным отношениям. В то же время община была консервативным социокультурным институтом, обеспечивающим задачи выживания и сохранения, но не развития.

Насильственное насаждение колхозного строя вызвало у крестьян сопротивление, проявлявшееся в намеренном сокращении пахоты, убое скота, уходе из села. В ряде мест произошли вооруженные восстания. Широкий размах приобрели антиколхозные выступления на Северном Кавказе, на Средней и Нижней Волге, в Центральной Черноземной области, Московской области, республиках Средней Азии. Причина крестьянского протеста заключалась в том, что обобществление коснулось не только обработки земли, но и скота, орудий труда. В районах сплошной коллективизации приступили к реализации директивы от 10 декабря 1929 года об обобществлении лошадей и крупного рогатого скота на 100 процентов, свиней — на 80 процентов, овец — на 60 процентов. В ответ крестьянство предпочитало скот резать, но не отдавать в колхоз. Многие середняки перед вступлением в колхозы распродавали скот и инвентарь, не желая передавать свое имущество в общее пользование с теми, кто ничего не имел. У кулаков была еще одна причина освободиться от скота: они стремились «превратиться в середняков», чтобы избежать притеснений со стороны власти. От этой бойни советское животноводство оправилось лишь спустя почти 30 лет. Боролись с массовым убоем «по-убойному»: бедняки и середняки, колхозы и совхозы карались штрафом в размере десятикратной стоимости забитой животины, а кулаков ждала полная конфискация скота с возможным тюремным заключением на срок до двух лет и высылкой. Стараясь предотвратить убой скота, его стремились быстрее обобществить. Но из-за нехватки приспособленных помещений и отсутствия опыта колхозного животноводства падеж усилился. С 1928 года по 1934 год поголовье крупного рогатого скота уменьшилось в деревне почти вдвое: с 60 до 33 миллионов голов.

Задуманная партией коллективизация деревни обернулась для народа новым крепостным правом. Только теперь в роли крепостника выступало государство, провозгласившее своей высшей целью построение справедливого общества. Административное давление на крестьян вскоре переросло в репрессии. Около миллиона партийных уполномоченных (значительную их часть составляли рабочие промышленных центров — так называемые «двадцатипятитысячники»), форсируя сроки, загоняли крестьян в колхозы. Намеченные преобразования осуществлялись стихийно. Многие партийные работники в центре и на местах стремились поддерживать высокие темпы коллективизации любой ценой, не считаясь с необходимостью проведения разъяснительной работы среди сельского населения. У организаторов колхозов утрачивалось чувство меры — возникал соблазн осуществить задуманное одним решительным натиском.

В. М. Молотов, полностью пересмотрев свой доклад на 15 съезде, предлагал говорить даже уже не о пятилетке, а об одном годе коллективизации. Местные парторганизации устроили соревнование по лучшей отчетности по срокам преобразований, что породило неофициальную, но действующую практику подстегивания и без того «бешенных темпов». Даже в Средней Азии, где не было объективных основ для преобразований (крестьяне-декхане еще в полном объеме не были наделены ни землей, ни водой), предлагалось догонять и перегонять земледельческие регионы центральной и южной частей РСФСР.

Одновременно власть создавала административные структуры для контроля над производством продукции в индивидуальном секторе. Семенная и денежная ссуды выдавались крестьянам-единоличникам при условии, что они сдадут государству произведенную продукцию по фиксированным ценам. Фактически это вынуждало крестьян поставлять государству все товарное зерно. Тем, кого власть считала кулаками, давались «твердые задания» по сдаче хлеба, за невыполнение которых предусматривались штрафные санкции. В это время в газетах развернулась активная агиткампания, призванная сформировать у крестьян мнение о преимуществах колхозов перед единоличным хозяйствованием. Членам сельских партийных ячеек предлагалось вступать в колхозы или выходить из партии.

Между тем обстановка на местах все более накалялась. Отсутствие ясных указаний вызвало всплеск активности со стороны низовых партийных организаций, стремившихся выполнить явно завышенные задания по коллективизации в кратчайшие сроки и любой ценой, в том числе путем насильственных действий. Присланные из городов уполномоченные в большинстве своем не владели искусством убеждения и не разбирались в психологии крестьян, а зачастую не обладали и организаторскими навыками. Имел значение и еще один фактор: с учетом внутрипартийных дискуссий любая критика опрометчивых решений на местах классифицировалась как «правый» уклон, поэтому коммунисты не решались противодействовать перегибам «слева».

Рыночные механизмы в деревне постепенно переставали действовать. Власть оказалась поставленной перед фактом: если в 1930 году не добиться заметных сдвигов в аграрном секторе, то уже в следующем году индустриальное развитие страны остановится. В этот период (с начала лета по осень 1929 года) начали поступать сведения о значительных успехах в осуществлении коллективизации, в связи с чем руководство утвердилось в мнении, что курс выбран правильно.

В «Кратком курсе истории ВКП(б)» о сплошной коллективизации сказано, что она являлась революцией сверху (поскольку была произведена по инициативе государственной власти), но происходила при прямой поддержке снизу, со стороны крестьян, боровшихся против кулацкой кабалы за свободную колхозную жизнь. В официальных формулировках выражено стремление властей представить свою версию событий, что имеет место и в данном случае. Государственная пропаганда настраивала бедняков против зажиточных крестьян. Между тем удельный вес «кулаков» в деревне был невелик, и утверждения о «кулацкой опасности» кажутся ныне сильно преувеличенными. И все же социальное противостояние между зажиточными и бедняцкими хозяйствами в советской деревне существовало в реальности. Но еще большее противостояние было между городом и селом, что в итоге и погубило политику нэпа.

В 1927 году на 15 съезде партии была образована Комиссия Политбюро ЦК ВКП(б) по вопросам коллективизации во главе с Я. А. Яковлевым (Эпштейном). Ей предстояло разработать оптимальную модель колхоза. В окончательном варианте предложенная схема во многом напоминала киббуц — модель кооператива, разработанную Всемирной  сионистской организацией для колонистов, переселявшихся в Палестину. Поскольку раньше эти люди были горожанами, для них не предполагалось крестьянского подворья, без которого немыслима российская деревня.

Киббуцы характеризовались высокой степенью обобществления: их члены не могли иметь частной собственности. Тем не менее в экономическом отношении такие кооперативы отличались высокой эффективностью. По-видимому, именно это обстоятельство сыграло главную роль в том, что, механически перенимая чужой опыт, руководство Наркомзема не приняло во внимание несоответствие выбранной модели укладу русской деревни.

Киббуцы, как известно, исходили из наличия пустынного или полупустынного ландшафта, что требовало сверхусилий по ирригации и мелиорации участков. Стоило ли для успеха коллективизации в СССР представлять изначально крестьянские земли пустыней? Конечно, важен не факт национальности разработчиков проектов коллективизации, а понимание их отчужденности от сути этих проектов как представителей городской цивилизации.

Возможно, основная причина губительных для деревни последствий коллективизации заключалась именно в том, что предложенная модель колхоза была несовместима с крестьянскими представлениями о хорошей и даже приемлемой жизни. Очевидно, что ни слишком высокие темпы коллективизации, ни излишнее усердие партийных работников, ни злой умысел Сталина (если допустить существование такого умысла), не могли иметь решающего значения. Так или иначе весной 1928 года Наркомзем РСФСР составил пятилетний план коллективизации. Предполагалось, что к концу 1933 года в колхозах будет состоять 20 процентов от общей численности крестьян. Выступая на 15 съезде ВКП(б) в 1927 году, В. М. Молотов утверждал: «Мы знаем, что развитие крестьянского хозяйства по пути к социализму есть путь длинный. Требуется немало лет для того, чтобы перейти от индивидуального к общественному хозяйству…»

На этом съезде никаких серьезных разногласий у сталинского центра и будущего «правого» уклона еще не было. Хлебозаготовительный кризис 1927 года резко поменял и ситуацию на «аграрном фронте», и стратегические взгляды сталинского большинства — больше не было места длительным срокам преобразований на селе. «Кулацкая хлебная стачка» казалась объявлением войны городу, партии и перспективам индустриализации. А с врагами следовало поступать по законам военного времени. По сути, коллективизация — это последнее крупномасштабное сражение Гражданской войны в России.